На короткое мгновение это была не Верити. Девушка на столе была слишком неподвижной. Верити всегда была в движении — смеющаяся, возбужденная, воодушевленная, сияющая.
Девушка на столе выглядела ужасно, ужасно спокойной и не излучала абсолютно ничего. Совсем на короткое мгновение, на один удар сердца, не больше, это была не Верити. Но все же это была она.
Она лежала там, бесцветная как воск, хотя она вернулась домой из Луизианы с золотистым загаром. Ее ресницы казались темной массой.
В уголке ее рта была размазана кровь, и три рваные раны обезобразили ее щеку. Я застонала; у меня подкосились колени.
Люк стоял за мной, его рука нежно лежала у меня на талии. — Теперь достаточно, — сказал он хриплым голосом.
Я наклонилась вперед и коснулась ее другой щеки. Она была гладкой, без повреждение, но кожа отдавала странным синеватым оттенком. Простыня соскользнула дальше, обнажив ужасную рану на ее горле и засохшую кровь, склеившую ее волосы.
Я отпрянула назад и стала вдруг очень благодарна Люку за его присутствие.
— О Боже, — прошептала я, нащупала под простыней ее руку и была ошеломлена, насколько она была тяжелой. Ее ногти были сломаны, кончики ее пальцев окровавлены. Я никогда прежде не трогала что-то более ледяное, чем ее кожа, и попыталась согреть ее руку в своей. — Мне жаль. Мне очень жаль.
Я пыталась пошевелить ее рукой под простыней, комната была холодной, и мне казалось, нужно сделать так, чтобы она не замерзла, но вместо этого я скользнула вниз, с глухим звуком ударившись о край носилок, качалась туда сюда. Я кричала, шум разрывал меня.
Люк развернул меня и крепко прижал к груди. Но было поздно. Вид ее руки с широко расставленными пальцами, как будто протянутые в поисках помощи, навсегда врезались в мою память.
— Они убили ее, — сказал он, уткнувшись в мои волосы, слова звенели резко. — И ты была бы следующей, только ради удовольствия. Ты ничего не смогла бы сделать, чтобы предотвратить это, Мышка. Вообще ничего.
Я отступила немного назад. Врачебный халат промок от моих слез, и я пристально смотрела на пятно, ногти впивались в ладонь здоровой руки, и я надеялась, что боль могла бы помочь мне концентрироваться.
— Почему кто-то должен был сделать что-то подобное?
— Ты когда-нибудь наблюдала за кошкой и мышью? Кошка охотно играет некоторое время с мышкой.
Шок прошел, но начало тошнить. Я пыталась, проглотить кисловатый привкус, который собрался в моем рту.
Лицо Люка было напряжено; он лишь стиснул зубы, когда посмотрел мимо меня.
Что-то в его глазах вышло за грани скорби и гнева, которые я видела там раньше, что-то вроде безнадежности, которая напоминала мне о феврале с его бесконечным холодом, никогда не меняющимся серым цветом и ощущением, что солнце никогда не вернется.
Я чувствовала себя точно также.
— Кто? — спросила я. Слово оставило привкус металла на языке.
— Никто из тех, кого ты знаешь. Как я уже сказал, будет лучше, если ты все забудешь.
— Ах да, правильно! — воскликнула я. — Я просто вернусь к своей жизни и забуду о лучшей подруге, которая лежит там на столе! Никаких проблем!
Он схватил меня за плечи и встряхнул, так что мои зубы застучали друг о друга. — Здесь происходят вещи, которых ты не понимаешь. Вещи, до которых ты не доросла. Так лучше для тебя.
Я уже слышала это не один раз, и никогда это не было правдой. — Мне все равно. Объясни.
Он рассмеялся, горький древний смех. — Я не могу.
— Верити сказала тоже самое.
— Конечно. Она любила тебя. Она знала, что происходило в переходе, знала, насколько все плохо. Она заставила тебя бежать, чтобы спасти твою жизнь. Если ты теперь последуешь за тенями, это будет значить, что она погибла зря. Это было бы очень обидно.
— Итак, мне лучше сделать вид, как будто все нормально? Вряд ли. Тот кто сделал это… — я снова повернулась к столу и опустила руку на ее лоб, накрытый простыней. — Я должна их найти, чтобы они заплатили за все.
Когда я произнесла эти слова, правда проникла под кожу сквозь холод, который окутывал меня, мою кровь и кости. Тот, кто атаковал нас в переходе, погрузил в меня вихрь абсолютного ужаса, который я никогда больше не хотела почувствовать.
Но это не играло никакой роли. «Я добьюсь справедливости» — пообещала я себе, не убирая руку с простыни, так как хотела, чтобы Верити услышала меня. Это было не то, что я должна была бы сделать — надо было остаться с ней и бороться — но сейчас я могла сделать для нее только это.
Люк оттащил меня от стола. — Они сделают это. Обещаю. Но ты не можешь участвовать в этом.
«Подожди» — хотела я сказать, но он перебил меня. — Оставаться здесь — плохая идея. Они заметят твое отсутствие.
Он был прав.
Обычно я была девочкой, которую никто не замечал, но это ночь не была нормальной. Я должна была вернуться в кровать, прежде чем моя мать проснулась бы или вернулся мой дядя. Люк вывел меня наружу, и я обернулась, чтобы в последний раз посмотреть на Верити.
Она спокойно и неподвижно лежала на столе, и мои колени снова подкосились, и это заставило Люка на мгновение потерять равновесие.
— Ох, дьявол, — он поднял меня, как будто я была ребенком, и вытащил меня за дверь. — Ты, однако, не хочешь облегчить мне задачу, или?
Я вспомнила о выражении лица Верити, объятое ужасом, когда говорила мне, что я должна убежать.
Я вспомнила, как она кричала, когда чернота охватила ее, и светло-красная кровь на ноже из белой кости, капает в свете уличного фонаря.
Я вспомнила, как я считала их в темном переходе, когда ее жизнь угасала. Все эти воспоминания превращались в холодный, жесткий ком внутри груди.
— Никаких шансов, — сказала я, когда Люк принес меня назад в мою комнату.
Глава 4
Мы похоронили Верити безветренным августовским утром. В районе десяти часов было уже тридцать градусов, душный, тяжелый день, который прямо-таки молил о грозе, которая ослабила бы жару и отмыла бы мир.
Солнце сурово жгло, и я могла чувствовать, как моя слишком бледная кожа становилась розовой и готовилась покрыться веснушками.
Несмотря на жару церковь была переполнена. В то время как отец Армандо пустословил о том, что нужно беспрекословно принимать Божью волю, я сняла солнечные очки и позволила взгляду скользить по собравшимся.
Казалось, как будто все знали Верити, так как здесь были девочки из школы Святой Бриджит и мальчики из нашей братской школы Святого Себастьяна.
Волейбольная команда стояла маленькой группкой, держась за руки и плача. Часть меня хотела пойти туда и встать с ними, чтобы хоть немного почувствовать себя менее одинокой, но я знала, что это чувство было иллюзией. Их не было там.
Они не видели того, что я. Они не держали Верити, не просили остаться. И они не жаждали справедливости так как я.
Были также друзья, которые жили по соседству и ходили в ту же церковь. Они стояли, одетые в черное, и обмахивались, чтобы получить больше воздуха. Маленькие, слоновой кости программки, казались на фоне их темной одежды, как моль.
Репортеры, которые уже неделю следовали за мной по пятам, шатались на наполовину-почтительном расстоянии.
Детектив Ковальски стоял с опущенной головой на краю группы и анализировал взгляды и печальный шепот, которые мелькали от него к моей семье.
И где-то в этой плачущей массе находилась личность, которая убила Верити.
Кладбище, одно из старейших и самое большое в городе, было сооружено так, что напоминало холмистый английский ландшафт.
Прикрытый кольцом старых дубов, с живой изгородью вокруг, он выглядел зеленым и невероятно свежим. Могила Верити находилась рядом с небольшим прудом. Вода казалась тихой и гладкой, и даже ветер не нарушал безмятежность поверхности.
Когда закончатся поминки и все вернутся к своей жизни, это место вновь станет прелестным и мирным.
Я хотела испепелить здесь все.
Отец Армандо закончил, но я продолжала изучать множество лиц, не уверенная в том, что же я высматриваю. Никто не выглядел подозрительно; это было большое скопление людей, находившихся в замешательстве от горя.