— Да, я из этих.
И полицейский пропустил меня. На лице его промелькнуло то противоречивое удовлетворение, с каким человек убирает с дороги булыжник, если ему не удалось сдвинуть более тяжелый камень. Я заметил и это. Увидел и себя, идущего к людям и устремившего глаза туда же, куда и они. И если все-таки я сейчас пишу свой отчет, то не затем, чтобы исполнить служебный долг, а для того, чтобы обосновать это «да». Это было первое спонтанное признание вины, которую я хочу всецело осознать. Лишь сделав это, я смогу опять вернуться к работе.
1
Задача сама по себе чрезмерная. Отчет не должен быть средством защиты, ибо, беря на себя эту задачу, я знал, что делаю. Ее формулировка, как это нередко бывает в подобных случаях, порождена была невесомостью нашей профессии. Никто не ожидал такого оборота репертуарной конференции. Речь на ней шла о премьерах на драматической сцене в следующем сезоне. Я мог участвовать в конференции, так сказать, на птичьих правах. От выпускников высшей школы и зеленых юнцов ожидают разве что почтительного внимания, но никак не их мнения. А если вам уже перевалило за двадцать пять, то играть такую роль очень и очень нелегко. Между тем я научился уже закидывать ногу на ногу и смотреть на подобные события с усмешкой. Порой они дают повод к ироническим наблюдениям.
Вот, к примеру, участие в конференции директора. Он был известным и удачливым оперным режиссером. Его известность зиждется на значительных музыкальных постановках; совсем недавно он поставил «Тристана» в одном знаменитом английском театре. И все соглашались с тем, что он устранялся от всех не связанных с оперой вопросов. А потому никто и не считался с его присутствием на конференции, на которой речь шла исключительно о драме. Заведующий литературной частью, человек расплывчато-тучный, чья неутомимая активность, ввиду различных подозрений, и удивляла и ужасала меня, весь так и дымился от возбуждения во время своей речи — сколько слов, сколько жестов! Его жалкие остроты снискали ему милостивые кивки директора. Спотыкаясь, он спустился с трибуны и, оставив между собой и директором три свободных стула, плюхнулся на место в первом ряду. И представители общественности, которым вся эта комедия, собственно, и предназначалась, чувствовали себя весьма польщенными. Секретарь районного управления многозначительно одобрил включение в план вполне благонадежной, но в то же время проблемной современной пьесы из репертуара одного столичного театра. Культурбунд выразил удовлетворение в связи с возобновлением «Натана», хотя год Лессинга уже миновал. ССНМ одобрил смелость, с которой впервые на немецкой сцене была поставлена советская молодежная пьеса, представитель зрительской общественности говорил о благотворном воздействии на публику тех ублюдочных творений, где формы театра драматического сочетаются с формами мюзикла; он высказал убеждение, что и на сей раз хороший вкус не изменит руководству театра при постановках новейших буржуазно-фривольных пьес. По залу прошел шепоток, и тогда выступил директор собственной персоной, и даже, вопреки протоколу, вышел на трибуну. Сразу стало тихо: все давно привыкли, что этот человек и в самый серьезный спор может внести добродушную нотку.
— Я радуюсь, — начал директор, — я искренне радуюсь, чрезвычайно радуюсь тому единодушию, с каким общественность восприняла репертуарный план нашего театра. Но я хотел бы воспользоваться моментом и со всей скромностью спросить, не задумывался ли кто из вас над тем, что в конце концов мы все стали не столько совещаться, сколько советоваться. Советоваться. — Он еще раз повторил это слово. — Но оно ничего иного не означает, кроме как «выпрашивать совета». Совета присутствующих здесь представителей публики. Наш уважаемый коллега, заведующий литературной частью, своим сообщением о репертуарном плане внес своего рода предложение. Его стоит всесторонне обсудить, но не просто соглашаясь с ним, а имея в виду кое-какие изменения. И нельзя назвать несправедливыми мои ожидания, мои надежды на критику, на которую театр при известных условиях имеет право рассчитывать, обдумывая свой репертуар.
В этом месте его речи где-то поблизости от меня скрипнул стул. В последнем ряду я сидел не один. Рядом со мной распрямил спину тощий Хиннерк Лоренц, по прозвищу Железный Генрих, по должности заместитель заведующего литчастью, но некоторым образом отстраненный от дел; и если бы существовал самый распоследний ряд, то он оказался бы даже позади меня. При слове «критика» он так выпрямился, что скрипнула спинка стула. На какую-то долю секунды этот звук заполнил зал, ибо все остальные давно пребывали в безмолвном оцепенении.