— Слушайте же. Как мы можем сделать нашу жизнь полной? Как мы можем наполнить нашу жизнь так, чтобы она была восемнадцатью, «хай», а не девятью — только половиной «хай»? Рабби Йошуа, сын Леви, учил: «Тот, кто не трудится над Торой, навлекает на себя неудовольствие Бога». Он — нозуф, человек, ненавидимый Царем Вселенной! Праведный человек, цадик, изучает Тору, ибо сказано: «для наслаждения дарована ему Божественная Тора, и над Торой Его размышляет он день и ночь». В гематрии «нозуф» равняется ста сорока трем, а «цадик» — двести четырем. Какая разница между цадиком и нозуфом? Шестьдесят один. Кто есть тот, кому посвящает цадик свою жизнь? Царь Вселенной, «ла-эль», то есть «Бог». В гематрии ла-эль — это шестьдесят один! Жизнь, посвященная Богу, — вот в чем разница между нозуфом и цадиком!
По толпе снова прошел ропот одобрения. Рабби Сендерс силен в гематрии, подумал я. Мне теперь все очень нравилось.
— А теперь слушайте дальше. В гематрии значение слова «траклин», «зал», — тот самый зал, которому уподобляется будущий мир, — равняется тремстам девяноста девяти, а слова «проздор», «прихожая», — пятистам тринадцати. Отняв «траклин» от «проздора», мы получаем сто четырнадцать. Слушайте же. Праведный человек, как мы уже установили, — это двести четыре. Праведный человек живет Торой. Она для него как «майим», вода, великие и праведные раввины всегда сравнивали Тору с водой. Слово «майим» в гематрии — это девяносто; отнимите «майим» от «цадика» — опять получите сто четырнадцать. И из этого следует, что праведный человек, лишив себя Торы, лишает себя будущего мира!
Восхищенный шепот на этот раз был куда громче, мужчины кивали головами и улыбались. Кое-кто даже толкал соседа локтем в бок, чтобы выразить удовольствие. Он действительно молодец, подумал я опять. И стал мысленно повторять его рассуждения.
— Итак, мы видим, что жизнь без Торы — это только половина жизни. Мы видим, что без Торы мы прах. Мы видим, что без Торы мы мерзость.
Он говорил теперь тихо, почти как в молитве. Глаза были широко открыты и устремлены прямо на Дэнни.
— Когда мы изучаем Тору — тогда Царь Вселенной нас слушает. Тогда Он слышит наши слова. Тогда Он исполнит наши желания. Дарует силы тем, кто поглощен Торой, как сказано: «да будешь ты сильным», и продлит дни, как сказано в Писании: «да будут дни твои продлены». Да будет Тора источником воды для всех, кто пьет из него, и да ниспошлет Мессию уже в наши дни. Аминь!
Хор громких и резких «аминь!» был ему ответом.
Я со своего стула хорошо видел, как рабби Сендерс смотрит на Дэнни и на меня. Мне было легко, я широко улыбался и кивал, как бы желая показать, как мне понравилась прозвучавшая речь — по крайней мере, в том, что касается гематрии. В том, что касалось целого мира, я совсем не был согласен. Альберт Эйнштейн — это часть мира, напоминал я себе. И президент Рузвельт — это часть мира. И миллионы солдат, сражающихся против Гитлера, — это часть мира.
Я решил, что трапеза окончена, настало время вечерней молитвы, и собрался было вставать со своего места. Но заметил вдруг, что за столами снова воцарилась тишина. Я замер и огляделся. Похоже, все смотрели на Дэнни. Он сидел тихо, слегка улыбаясь. Пальцы его играли с краями бумажной тарелки.
Рабби Сендерс откинулся в своем кожаном кресле и скрестил руки на груди. Мальчик снова принялся тыкать пальцами в помидор на тарелке, исподлобья глядя на старшего брата. Тот закрутил на палец колечко пейса, и я заметил, как он быстро провел по губам кончиком языка. Я ждал, что будет дальше.
Рабби Сендерс шумно вздохнул и взглянул на Дэнни:
— Ну-с, Даниэл, можешь ли ты что-нибудь сказать?
Его голос звучал спокойно, почти нежно.
Дэнни кивнул.
— И что же?
— Это написал рабби Яаков, а не рабби Меир, — спокойно сказал Дэнни на идише.
По толпе пронесся шепот одобрения. Я быстро оглянулся. Все не отрываясь смотрели на Дэнни.
Рабби Сендерс чуть ли не улыбался. Он кивнул, и длинная черная борода на его груди колыхнулась взад-вперед. Затем его широкие черные брови поднялись вверх, а глаза полузакрылись. Он легонько подался вперед, по-прежнему со сложенными на груди руками.