Во время службы мы с Дэнни не перемолвились ни словом, и, хоть я и произносил со всеми слова молитвы, я не понимал, что я говорю. Я по-прежнему думал о том, что произошло за столом. Я не мог поверить. У меня просто в голове не укладывалось, что Дэнни проходит через это каждую неделю, и что я сам успешно прошел через это только что.
Последователи рабби Сендерса были, очевидно, удовлетворены моим выступлением, потому что в обращенных ко мне взглядах больше не было немого вопроса, но было восхищение. Один седобородый старик, сидевший в моем ряду, даже кивнул мне и улыбнулся, сощурив уголки глаз. Я, несомненно, прошел экзамен. Что за нелепый способ снискать расположение и дружбу!
Вечерняя молитва быстро закончилась, и кто-то из молодых мужчин запел Хавдалу, ознаменовавшую конец субботы. Брат Дэнни взял свечу, его рука слегка дрогнула, когда расплавленный воск капнул на пальцы. Затем члены общины стали по очереди желать друг другу и рабби Сендерсу хорошей недели и начали расходиться из синагоги. Становилось поздно, я подумал, что мой отец уже, наверно, волнуется, но я стоял и ждал, пока все не разойдутся. Наконец синагога сделалась пустой — не считая меня, Дэнни, рабби Сендерса и мальчика. Без всей этой толпы чернобородых мужчин в черных лапсердаках и черных шляпах она показалась мне очень маленькой.
Рабби Сендерс стоял, опершись локтем на столбик большого возвышения, и глядел на нас с Дэнни, поглаживая бороду. Затем начал теребить пейс. Я слушал его дыхание и видел, как он медленно покачивает головой. Его темные глаза казались задумчивыми.
— Рувим, у тебя хорошая голова на плечах, — тихо сказал он на идише. — Я рад, что мой Даниэл выбрал тебя в друзья. У моего сына много друзей, но ни о ком из них он не отзывается так, как он отзывается о тебе.
Я молча слушал. Его голос звучал мягко, почти нежно. Он был сейчас совершенно другим, чем недавно за столом. Я взглянул на Дэнни. Он не сводил глаз с отца, суровые складки на его лице разгладились.
Рабби Сендерс сложил руки за спиной.
— Я знаю твоего отца. Я не удивляюсь, что у тебя такая светлая голова. Твой отец — великий ученый. Но что он пишет, ах, что же он пишет!
Он потряс головой.
— Я очень тревожусь, кто у моего сына в друзьях, особенно если это сын Давида Мальтера. Ах, что он пишет, твой отец! Анализ. Подумать только — критический анализ! Так что когда он сказал мне, что вы теперь друзья, я очень встревожился. Сын Давида Мальтера — друг моего Даниэла? Но твой отец соблюдает Заповеди, и у тебя его голова, так что я рад, что вы друзья. Это хорошо, что у моего Даниэла есть друг. У меня много обязанностей, я не всегда могу с ним говорить.
Дэнни уставился в пол, его лицо снова застыло.
— Это хорошо, что Даниэл приобрел друга. Ведь друг не будет учить критическому анализу.
Рабби Сендерс пристально взглянул на меня:
— Ты думаешь, быть другом — это легко? Если ты действительно его друг, ты узнаешь его и с другой стороны. Посмотрим. Ну-с, уже поздно, и твой отец наверняка беспокоится, куда это ты ушел так надолго. Хорошей недели, Рувим. И приходи к нам еще на молитву. Ошибок в гематрии больше не будет.
Он широко, тепло улыбнулся, вокруг глаз собрались морщинки, и жесткость из лица почти ушла. Он протянул мне руку, на сей раз всю руку, а не пальцы, я пожал ее, и он надолго задержал мою руку в своей. Мне казалось даже, что он хочет меня обнять. Затем он выпустил мою руку и медленно пошел по проходу со сложенными за спиной руками — высокий, слегка ссутулившийся. В нем было что-то королевское. Младший сын семенил за ним, держась за его лапсердак.
Мы с Дэнни остались одни в синагоге. До меня вдруг дошло, что за все это время отец с сыном не обменялись ни единым словом, за исключением талмудического спора.
— Давай провожу тебя немного, — предложил Дэнни.
Мы вышли из бурого здания, спустились с каменного крыльца на улицу. Я снова услышал, как набойки его каблуков застучали по ступенькам и потом по тротуару.
Наступил вечер, похолодало, ветерок мягко шевелил листья платанов. Мы молча дошли до авеню Ли и повернули налево. Я шел быстро, Дэнни держался за мной след в след.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — спокойно сказал Дэнни, пока мы шли вдоль авеню Ли. — Ты думаешь, что он деспот.
Я покачал головой:
— Я не знаю, что и думать. В одну минуту он деспот, а в следующую — добрый и нежный человек. Не знаю, что думать.
— Он много чего держит в голове. Он очень сложный человек.
— У вас всегда так происходит за столом?