Он грустно улыбнулся.
— Вот ведь глупость какая. Два года читать Фрейда — и заниматься экспериментальной психологией.
— Как знать, — возразил я. — Экспериментальная психология тебе тоже может однажды понравиться.
— Ну да. Всего-то делов — полюбить математику и крыс. Ты придешь к нам в субботу?
— По субботам после обеда я занимаюсь с отцом.
— Что, каждую субботу занимаешься?
— Да.
— Отец спросил меня на прошлой неделе, по-прежнему ли мы с тобой друзья. Он не видел тебя два месяца.
— Я изучаю Талмуд с отцом.
— Закрепляете материал?
— Нет, он учит меня критическому анализу.
Дэнни взглянул на меня с изумлением, потом ухмыльнулся:
— Хочешь опробовать критический анализ на рабби Шварце?
— Нет.
Рабби Шварц был моим учителем Талмуда. Это был старик с длинной седой бородой. Он носил черный долгополый сюртук и беспрестанно курил. Это был замечательный талмудист, но он прошел выучку в европейской ешиве, и я не думаю, что он одобрил бы научно-критический метод изучения Талмуда. Я однажды заикнулся на занятии о возможной текстологической конъектуре, и он подозрительно на меня уставился. Не уверен, что он вообще понял, о чем я говорю, настолько чужда ему была сама эта мысль — что в тексте Талмуда возможны какие-то исправления.
Дэнни спустил ноги с кровати:
— Ну, удачи тебе с критическим анализом. Только не пытайся его опробовать на рабби Гершензоне. Он прекрасно его знает и просто ненавидит. Когда мой отец сможет с тобой повидаться?
— Не знаю.
— Я пошел. Что там твой отец делает?
Стук пишущей машинки отчетливо доносился из-за стены все время нашего разговора.
— Очередную статью заканчивает.
— Скажи ему — мой отец передает ему привет.
— Спасибо. А вы с отцом сейчас разговариваете?
Дэнни замешкался перед ответом:
— Вообще-то нет. Там словечко, сям. Разговором это не назовешь.
Я ничего не сказал.
— Ладно, мне действительно пора, — сказал Дэнни. — Уже поздно. Увидимся в воскресенье утром у твоего шула.
— Ладно.
Я проводил его до дверей и стоял, прислушиваясь к стуку его набоек на лестничной клетке. Потом хлопнули входные двери, он ушел.
Я вернулся к своей комнате и увидел отца, стоящего на пороге кабинета. Он был сильно простужен и носил теплый свитер с шарфом вокруг шеи. Это была его третья простуда за пять месяцев. И первый раз за несколько недель, когда он вечером остался дома. Он был вовлечен в сионистское движение и теперь все время пропадал на собраниях, где говорили о роли Палестины как исторической родины евреев и собирали средства для Еврейского национального фонда. Кроме того, он преподавал по понедельникам вечером историю политического сионизма на курсах для взрослых при нашей синагоге, а по средам вечером читал лекции по истории американского еврейства на еще одних курсах для взрослых — в ешиве. Домой он редко попадал раньше одиннадцати. Я слышал на лестничной клетке его усталые шаги, потом он шел на кухню за стаканом чаю и заходил ко мне на несколько минут — рассказать, где он был и что делал этим вечером, и напомнить, что передо мной не стоит задача пройти четырехлетний курс за год, мне пора в кровать, а вот ему еще надо посидеть в кабинете, подготовиться к завтрашним урокам. В последние три месяца он стал относиться к своим урокам с невероятной серьезностью. Он всегда готовился к занятиям, но теперь в этом появилась какая-то маниакальность. Он все записывал и громко прочитывал, будто желая убедиться, что не упущено ни одной детали, ни одного нюанса, — словно от того, чему он учит, зависит будущее. Я даже представить себе не мог, когда он ложится спать, — как бы поздно ни ложился я, он все еще оставался в кабинете. Он так и не набрал вес, потерянный в больнице, все время чувствовал себя усталым, лицо было бледным, а глаза слезились.
Сейчас он стоял в дверях кабинета в шерстяном свитере, шарфе и черной кипе. На ногах у него были тапочки, а брюки смялись от долгого сидения за машинкой. Он заметно устал, и голос его несколько раз пресекся, пока он спрашивал, о чем это мы с Дэнни так горячо спорили. Ему даже через дверь было слышно, добавил он.
Я рассказал о несчастьях Дэнни с профессором Аппельманом и с экспериментальной психологией.
Он выслушал, потом прошел в мою комнату и со вздохом сел на кровать.
— Итак, — сказал он, — Дэнни обнаружил, что Фрейд — не Бог.