Волнуясь, боясь за исход любвиИ словно стараясь принарядиться,Он спрятать свои недостатки стремится,Она — стушевать недостатки свои.
Чтоб, нравясь быть самыми лучшими, первыми,Чтоб как-то «подкрасить» характер свой,Скупые на время становятся щедрыми,Неверные — сразу ужасно верными.А лгуньи за правду стоят горой.
Стремясь, чтобы ярче зажглась звезда,Влюблённые словно на цыпочки всталиИ вроде красивей и лучше стали.«Ты любишь?» — «Конечно!»«А ты меня?» — «Да!»
И всё. Теперь они муж и жена.А дальше всё так, как случиться и должно:Ну сколько на цыпочках выдержать можно?!Вот тут и ломается тишина…
Теперь, когда стали семейными дни,Нет смысла играть в какие-то прятки.И лезут, как черти, на свет недостатки,Ну где только, право, и были они?
Эх, если б любить, ничего не скрывая,Всю жизнь оставаясь самим собой,Тогда б не пришлось говорить с тоской:«А я и не думал, что ты такая!»«А я и не знала, что ты такой!»
И может, чтоб счастье пришло сполна,Не надо душу двоить свою.Ведь храбрость, пожалуй, в любви нужнаНе меньше, чем в космосе или в бою!
ДВАДЦАТЫЙ ВЕК
Ревёт в турбинах мощь былинных рек,Ракеты, кванты, электромышленье…Вокруг меня гудит двадцатый век,В груди моей стучит его биенье.
И если я понадоблюсь потомКому-то вдруг на миг или навеки,Меня ищите не в каком ином,А пусть в нелёгком, пусть в пороховом,Но именно в моём двадцатом веке.
Ведь он, мой век, и радио открыл,И в космос взмыл быстрее ураганов,Кино придумал, атом расщепилИ засветил глаза телеэкранов.
Он видел и свободу и лишенья,Свалил фашизм в пожаре грозовом,И верю я, что всё-таки о нёмПотомки наши вспомнят с уваженьем.
За этот век, за то, чтоб день егоВсё ярче и добрее разгорался,Я не жалел на свете ничегоИ даже перед смертью не сгибался!
И, горячо шагая по планете,Я полон дружбы к веку моему.Ведь как-никак назначено ему,Вот именно, и больше никому,Второе завершить тысячелетье.
Имеет в жизни каждый человекИ адрес свой, и временные даты.Даны судьбой и мне координаты:«СССР. Москва. Двадцатый век».
И мне иного адреса не надо.Не знаю, как и много ль я свершил?Но ели я хоть что-то заслужил,То вот чего б я пожелал в награду:
Я честно жил всегда на белом свете,Так разреши, судьба, мне дошагатьДо новогодней смены двух столетий,Да что столетий — двух тысячелетий,И тот рассвет торжественный обнять!
Я представляю, как всё это будет:Салют в пять солнц, как огненный венец.Пять миллионов грохнувших орудийИ пять мильярдов вспыхнувших сердец!
Судьба моя, пускай дороги круты,Не обрывай досрочно этот путь.Позволь мне ветра звёздного глотнутьИ чрез границу руку протянутьИз века в век хотя бы на минуту!
И в тишине услышать самомуГрядущей эры поступь на рассвете,И стиснуть руку дружески ему —Весёлому потомку моему,Что будет жить в ином тысячелетье.
А если всё же мне не сужденоШагнуть на эту сказочную кромку,Ну что ж, я песней постучусь в окно.Пусть эти строки будут всё равноМоим рукопожатием потомку!
ТРУСИХА
Шар луны под звёздным абажуромОзарял уснувший городок.Шли, смеясь, по набережной хмуройПарень со спортивною фигуройИ девчонка — хрупкий стебелёк.
Видно, распалясь от разговора,Парень между прочим рассказал,Как однажды в бурю ради спораОн морской залив переплывал,
Как боролся с дьявольским теченьем,Как швыряла молнии гроза.И она смотрела с восхищеньемВ смелые горячие глаза…
А потом, вздохнув, сказала тихо:— Я бы там от страха умерла.Знаешь, я ужасная трусиха,Ни за что б в грозу не поплыла!
Парень улыбнулся снисходительно,Притянул девчонку не спешаИ сказал: — Ты просто восхитительна,Ах ты, воробьиная душа!
Подбородок пальцем ей приподнялИ поцеловал. Качался мост,Ветер пел… И для неё сегодняМир был сплошь из музыки и звёзд!
Так в ночи по набережной хмуройШли вдвоём сквозь спящий городокПарень со спортивною фигуройИ девчонка — хрупкий стебелёк.
А когда, пройдя полоску света,В тень акаций дремлющих вошли,Два плечистых тёмных силуэтаВыросли вдруг как из-под земли.
Первый хрипло буркнул: — Стоп, цыпленки!Путь закрыт, и никаких гвоздей!Кольца, серьги, часики, деньжонки —Всё, что есть, на бочку, и живей!
А второй, пуская дым в усы,Наблюдал, как, от волненья бурый,Парень со спортивною фигуройСтал, спеша, отстёгивать часы.
И, довольный, видимо, успехом,Рыжеусый хмыкнул: — Эй, коза!Что надулась?! — И берет со смехомНатянул девчонке на глаза.
Дальше было всё как взрыв гранаты:Девушка беретик сорвалаИ словами: — Мразь! Фашист проклятый!-Как огнём, детину обожгла.
— Наглостью пугаешь? Врёшь, подонок!Ты же враг! Ты жизнь людскую пьёшь!-Голос рвётся, яростен и звонок:— Нож в кармане? Мне плевать на нож!
За убийство «стенка» ожидает.Ну а коль от раны упаду,То запомни: выживу, узнаю!Где б ты ни был — всё равно найду!
И глаза в глаза взглянула твёрдо.Тот смешался: — Ладно… Тише, гром…-А второй промямлил: — Ну их к чёрту! —И фигуры скрылись за углом.
Лунный диск, на млечную дорогуВыбравшись, шагал наискосокИ смотрел задумчиво и строгоСверху вниз на спящий городок,
Где без слов по набережной хмуройШли, чуть слышно гравием шурша,Парень со спортивною фигуройИ девчонка — «слабая натура»,«Трус» и «воробьиная душа».