Когда я вернулся, то Рэдик мирно закапывал ямку, из которой обсыпал песком женщину. Молодец, осознал. Я плюхнулся на песок рядом. После мокрой воды он показался таким сухим и горячим, что сразу захотелось спать. Я дремал да прислушивался — мало ли что с Рэдиком…
— Юлия, зачем же ты съела все котлеты? — разнесся удивленный женский голос по всему пляжу.
Это мама той девчонки, которая с бантиком. Интересно, сколько котлет?
— Мама, я не ела.
— Как же не ела, когда нет ни одной котлеты.
— Мама, я даже кастрюлю не открывала…
— Юлия, твоя ложь меня поражает!
— Мама, я правду говорю.
— В конце концов, мне не жалко, но съесть восемь котлет… Ты засорила желудок!
Сон мой скатился в песок. Я сел, чтобы посмотреть на Юлию. Вот тебе и бантик, а девчонка оказалась что надо. Мне восемь котлет не съесть. Если только вперемежку с мороженым: котлету — эскимо, котлету — эскимо…
— Она не ела котлет, — сказала вдруг женщина, которую Рэдик запорошил песком.
— А кто же съел? — спросила Юлина мама, уже ничего не понимая.
— Вот он! — женщина показала пальцем на меня.
Моя мама села, будто спружинила. Я чихнул от
неожиданности, но не потому, что мама спружинила, а потому, что якобы съел котлеты.
— Мальчик, зачем ты съел восемь наших котлет? — спросила Юлина мама голосом учительницы.
— Правда, ты сожрал восемь чужих котлет? — сердито изумилась мама.
— Я даже кастрюли не открывал, — вспомнил я слова Юлии.
Между прочим, сама Юлия с интересом смотрела на мой живот, будто видела там свои котлеты. На всякий случай я его втянул.
— Да не он! — вмешалась женщина, посыпанная песком. — А собака.
Рэдик лежал, прижавшись к моей ноге. В отличие от меня, он и вислым ухом не повел на такое обвинение. Съел, мол, и съел — подумаешь. А моя мама, которая почти поверила в мою прожорливость, теперь усомнилась:
— Неужели вы считаете, что щенок способен умять восемь котлет?
— Котлеты домашние, натуральные, из чистого мяса…
— Вы с девочкой пошли купаться, а он их таскал по одной, — внесла ясность женщина, которую посыпали.
— Я могу предложить вам жареной рыбы, — сказала моя мама Юлиной, но породу рыбы называть не стала.
И тут слабенькая догадка… Зачем-то он зарыл свою яму? А как он закопал однажды мамины колготки, между прочим импортные? А как он зарыл в гнилые листья папину научную статью, между прочим имеющую всемирное значение?..
Я прыгнул к ямке и стал ее разгребать по-собачьи: быстро-быстро и передними лапами, то есть передними руками… На дне углубления лежали странные небольшие штучки, похожие на расплющенные вареные картофелины, обваленные в пляжном песке. Восемь штук. Я понюхал — пахло мясом. Мама тут же подползла:
— Я же говорила! Не мог щенок их съесть. Видимо, вы переложили булки.
— Булки там ни грамма!
— Кстати, хорошая хозяйка обязательно добавляет булки для связи. Заберите свои котлеты…
— Они же в песке!
— Их можно отряхнуть и употребить.
— Употребить их можно, а есть нельзя!
— Хотите жареной рыбы… медузы… э… мерлузы?
Но никто так и не узнал, хочет ли Юлина мама медузы-э-мерлузы, потому что мужчина, лежавший от нас к югу в двадцати четырех сантиметрах, вскрикнул басом и сел. Рэдик отскочил от него опасливым прыжком.
— Он меня лижет, — сказал мужчина как-то не ртом, а животом, где, вероятно, бас и зарождается.
— Разве это страшно? — мило улыбнулась мама.
— Это противно! — рявкнул мужчина.
— Мужчины пошли какие-то сахарные, — задумчиво сказала моя мама Юлиной маме.
— Не сахарные, а с собаками на пляж не ходят, — отозвался мужчина.
— Он больше к вам не подойдет, — заверила мама и сказала уже щенку: — Рэдюша, не лижи дядю, у него очень грязные пятки.
Мужчина запустил огромную руку в песок, как экскаваторный ковш, и вытянул полированный валун с мою голову:
— Еще раз подойдет — огрею!
— Может быть, вы не завтракали? — ехидно спросила мама. — Тогда могу вас угостить жареной рыбкой.
Он ничего не ответил, лег на спину, а валун бросил рядом, чтобы лежал под рукой. Рэдик сидел смирно, на подстилке, но смотрел на этого мужчину. Между прочим, его пятки чернели в двадцати четырех сантиметрах.
Мама пригнулась к моему уху:
— Сумеешь утащить булыжник?
Я стал мысленно разрабатывать операцию. К валунчику можно подползти… Можно сделать лассо и набросить… Можно вырыть подкоп… Можно опуститься на воздушном шаре… Можно подослать госпожу Буонасье, и если ее не схватят гвардейцы кардинала Ришелье, то…
Тут откуда-то сверху на ямку, в которой еще лежали котлеты, опустилась вертлявая синичка. Птицы для Рэдика тоже хобби. Он прыгнул через меня прямо на синичку. Она, конечно, увернулась и припустила от него: полетит-поскачет, полетит-поскачет. Рэдик помчался вдогонку так, что только мягкие ушки заструились по ветру. Он несся по песку, по голым телам, по разложенной еде, по шахматным доскам, по раскрытым книгам; и за ним, как эхо за уходящим поездом, катились крики и смех.
Мы с мамой вскочили, хотя и дураку ясно, что теперь Рэдика не поймать и вернется он сам. Он и вернулся — нервный, хвостик трясется, на усах нитки, на спине макароны…
— Слава богу, — вздохнула мама.
Но по пляжу медленно и сурово шел милиционер. Мама сделала вид, что идет он не к нам. Милиционер этого вида не понял и подошел — между прочим, очень молодой парень. Он приложил руку к фуражке и сказал звонко:
— Гражданка, вы нарушили.
— Вам, наверное, очень жарко, — посочувствовала мама елейным голосом.
Тут она права. На милиционере полный мундир, ботинки и фуражка. На пляже мог бы дежурить и в плавках, а чтобы все видели, что милиционер, фуражку на голове оставить.
— Гражданка, платите штраф.
— Хотите жареной рыбки? — опять заелейничала мама.
— Предлагаете взятку? — улыбнулся милиционер, но улыбкой твердой.
— Но у меня нет с собой денег.
— Тогда предъявите документы.
— Молодой человек, кто же на пляж берет с собой документы?
— Тогда пройдемте, — устало предложил милиционер и вытер лицо платком.
Мы пошли в таком порядке… Впереди бежал веселый Рэдик, за ним шел грустный милиционер, потом я с маской, потом мама с сумкой. За пляжем милиционер подвел нас к машине-фургону желтого цвета.
— Поедемте в отделение. Лезьте!
Он распахнул дверцы фургона. Мама с сомнением глянула в его темное нутро, а я поймал Рэдика и взял его на руки.
— А нам обязательно ехать в отделение? — печально спросила мама.
— Обязательно, поскольку штрафа вы не платите и документов не предъявляете.
Мама уже было взялась за железную скобу, чтобы лезть в машину, как все мы насторожились. В глубине машины раздавался странный и ритмичный звук, будто там стояла лошадь и говорила сама себе тпру. Но никакой лошади вроде бы там не было. Если лошади не было, то почему Рэдика стало не узнать: вырвался на землю, нюхает воздух, хвостом машет, а одно ушко почти встало?
— Что это? — тихо спросила мама.
— Храп, — буркнул милиционер.
— А кто храпит?
— Гражданин.
— Он там спит?
— Да, богатырским сном.
— Так он пьян?
— Как динозавр.
— Но я боюсь пьяных, — решительно отказалась лезть мама.
И тут Рэдик, у которого от волнения одно ухо окончательно встало, начал лаять на мрак фургона тонким, но злым голосом.
— На кого он? — удивился милиционер.
— На пьяного. Это же овчарка, — объяснил я.
— Он терпеть не может пьяных и хулиганов, — добавила мама.
— Молодец, — сказал милиционер и опять улыбнулся, — Идите домой, только, пожалуйста, не пускайте его на пляж.
— Спасибо, товарищ милиционер, — обрадовалась мама.