«Вот чтобы с Ванюшкой этого не случилось, — сказал себе Котельников и торопливо добавил: — И с Гришей тоже... Ты это брось».
Затем он уснул, остаток ночи спал хорошо, но перед утром ему опять приснилось, будто подъем этой махины, «груши» да опорного кольца второго конвертера, прошел без него, — он, как и договаривались, приехал к началу смены, а Гиричев с Алексеем Иванычем смеются: ты извини, мол, Андреич, мало-мало опоздал, осталось тебе только принять работу, все уже на месте, как тут и было...
Он тихонько проснулся, подумал опять: неужели, и верно, в тот раз он переусердствовал, когда руководить установкой взялся сам? У них велось, считай, уже несколько лет: любой «пор» на сложный подъем они с Гиричевым сперва проверяли по отдельности, потом садились рядком, звали Алексея Иваныча и все уточняли да обговаривали.
У Гиричева, несмотря, на молодость — студенческие штаны едва небось успел доносить, — монтажной хватки хоть отбавляй: и башковит и напорист. А если к этому прибавить опыт да смекалку их лучшего бригадира, прибавить расторопность за долгие годы вышколенных им отчаюг да умельцев... За спиною у Алексея Иваныча и бездельнику бы жилось как у Христа за пазухой, а с толковым прорабом были они пара, каких поискать. Потому и повелось: с вечера договаривались обычно, когда начать — все при этом чуть ли не сверяли часы, — а потом Гиричев с Алексеем Иванычем или оставались в ночь, или вместе со слесарями на несколько часов раньше приезжали на аварийной... И к тому времени, когда трестовское начальство подъезжало, чтобы застать начало подъема и еще раз отдать «цэу», все уже было позади. Котельникову оставалось заодно со всеми удивляться, и для порядка он, конечно, журил хлопцев и громким голосом строго предупреждал, чтобы это в последний раз, а они каялись и обещали, что да, больше такого не случится, но при следующем трудном подъеме все в точности повторялось, и это была не то чтобы уступка суеверию, не то чтобы игра в фарт, — просто и Котельников, и прораб его с бригадиром считали, что каждый должен заниматься своим делом и успешнее всего люди занимаются им тогда, когда никто их по мелочам не дергает, над душой у них не стоит, под ногами не болтается.
Может, надо было и сумасшедший этот подъем тоже целиком доверить Гиричеву, хотя как тут, конечно, передоверишь, если бумага такая специальная была: разрешается только под персональную ответственность главного инженера монтажного управления Котельникова. И тут уж ничего не поделаешь, мудрецы все стали — глядишь, в случае чего такая бумага и сгодится, кого-нибудь да прикроет.
Этот сон, такой умиротворенный в самом начале, снова разбередил его... И неужели, подумал он, все было зря?..
То, что на его кафедру в институт отдавали просчитать, выдержат ли «грушу» проушины опорного кольца, Растихин не стал от него скрывать, сказал, что в заключении он так и написал: считает, что созданное недавно в Москве специальное конструкторское бюро по конвертерам необоснованно изменило старый проект, предусматривавший для проушин запас прочности побольше нынешнего. Все это, может, было бы в порядке вещей, если бы краем уха Котельников не услышал другого разговора: будто приезжавший недавно на стройку представитель того самого завода который перед этим один в стране выдавал документацию на конвертеры, ненароком, уже при прощании в ресторане, обмолвился, что у них на заводе знают о промахе москвичей. Представитель этот так вроде и сказал: ничего, ничего, пусть, мол, разок обожгутся, для начала всегда полезно — глядишь, столичной спеси и поубавится...
Естественно, что попортивший ему столько крови конвертерный был теперь особенно дорог Котельникову, — он, когда услышал об этом, задохнулся от возмущения: неужели так далеко зашла межведомственная распря, что участники ее забыли о главном — о тех, кто будет на этих конвертерах работать?
Позвонил Растихину, сказал, что немедленно приедет, они почти тут же встретились, и Растихин, этот опытный психотерапевт, все сразу, конечно, понял и мгновенно почти, как он умеет, перешел на другую тему, стал сыпать анекдотами, а потом, когда Котельников попробовал вернуть его к разговору, хитренько рассмеялся: «Да ты никак всерьез?.. Я думал, шутишь!»
И он поверил ему, и верил до тех пор, пока отличающийся простодушием зам. главного инженера треста недавно не сказал ему: «Хотел было снова о проушинах, да Растихин сказал, запретная для тебя тема...» Он спросил в упор: почему это, интересно, Растихин должен решать, что ему, Котельникову, можно знать, а что — нельзя? «Вообще-то в какой-то мере это его право, — сказал зам. — Это он ведь тогда в ресторане бывшего спеца по конвертерам — по морде, а тот очухался да чуть не на колени: простите, братцы не подумал, оно и вырвалось — пусть останется между нами!..»