— Рыбка, говорю... хух! Рыбка, Константиныч, поперла!
— Да я вот только хотел сказать об этом Андреичу. Сегодня сетки полные будут.
Матюша теперь всматривался в Котельникова:
— Андреич тебя... Слышь, Андреич? Рыба, говорю, скатываться начала. Змеинку знаешь? Бывал? Вот тут ниже, в начале курейки, кержацкие сетки, я для интересу приподнял одну... Слышь, Андреич?
Выпил он жадно и в конце как-то странно сложил толстые губы, всласть причмокнул, словно вбирал в себя все до капли. Повел над столом расплющенным на конце утиным носом; хотел было выбрать, чем закусить, да так и не выбрал ничего, только виновато глянул на деда.
— Ты-ко хоть поешь сперва, — укорила Марья Даниловна.
— Уважила ты меня, бабка Марья... Слышь, Константиныч? Можно сказать, спасла...
— Добрые люди сейчас сетки ладят, а ты из дома с гармошкой!
Дед все вроде бы насмешничал, но в голосе у него Котельникову послышалась жалость.
Матюша значительно откашлялся, и вспотевшее от одного питья лицо его сделалось торжественное:
— А мне, Константиныч, товариство дороже!
— При чем твое товариство?
— А при том. Ивана Лукьяныча, покойного, помнишь? Талызина. Дак вот. Может, не знашь... Мы с ним всегда обувку на двоих покупали. У него левой нету... не было, одним словом. У меня правой. А размер одинаковый. Мы с ним всегда одну пару на двоих. Он же в школе директором, всегда ха-рошие брали! А потом с ним бутылочку, да посидим. Смирно да хорошо, он же какой человек... Эх! А перед ледоставом всегда в город ладили, там у него товарищ. Он, было, на моторе, а я с гармошкой посередке, да песню!.. А это уже год, как его нету, купил я туфли один, а в душу вдруг взошло: кому второй-то? Взяло и не отпускает: пора в город плысть! Жинке своей говорю: пора! Она понять толком не поняла, Константиныч, — баба!.. А мне плысть надо...
Пока Котельников слушал, где-то вторым планом возникла у него мысль о детях, о семейном тепле, и теперь, когда сердце ему кольнула жалость к будто осиротевшему без умершего товарища Матюше, ему вдруг мучительно захотелось домой...
— Так вы в город?
Матюша опять вывернул ладонь, ткнул ее куда-то в сторону двери:
— Рази она поймет?.. А мне все одно — поплыву!
— Меня возьмете?
— А веселей будет... чё не взять? Мотор знаешь?
Котельников покачал головой.
— А на гармошке?
— Тоже нет.
— Ну, не переживай... ладно! Это на реке без этого жить нельзя, а в городе... Так, Андреич? Поплывем с тобой.
— Андреич, однако, шутит.
— Нет, правда, бабушка, — поплыву!
— И я сперва думал, смеешься. — Дед приподнял голову, а плечи опустил, глядя на Котельникова исподлобья, всегда так смотрел, если чему-либо удивлялся. — Далось тебе, Андреич, по такой погоде — на лодке? Машина за тобой через два дня придет. А к этому времени ты с рыбой будешь... Самая, считай, пора!
— А я подарков никаких ни Вике твоей, ни детишечкам не успела приготовить...
— Ничего, спасибо.
— Где-ко ты, спросят детишечки, был? У каких таких добрых людей, что без подарков они тебя из тайги отпустили?..
Старики заметно пригорюнились, голоса их еле сдерживали готовую прорваться обиду, и Котельникову было жаль их, и жаль было уезжать, но вместе с тем так хотелось домой, что начни его тут удерживать — казалось, встал бы, ушел пешком...
— Надо, бабушка, ехать. Савелий Константинович, надо!
— Тогда давай, баушка, и Андреича корми, — решил дед. Хотел было сказать еще что-то, но потом только приподнял над столом крупную ладонь. — Эх, право!
Матюша во время разговора как бы между прочим все пододвигал к бабушке пустой стакан, все глазами заискивал и, когда она сходила за дверь, вернулась с небольшим бидончиком, налила, сказал свойски:
— Да ты, теть Маня, поставь тут...
— Хитрущий какой! Человека повезешь.
— Все, Матвей, — строго сказал дед. — Тебе хватит.
— Точно знаешь?
Дед прищурился:
— Однако, точно.
— Счастливый ты, Константиныч, человек... Эх, мне ба!
— Меру знать?
— Вроде того что...
— Учись давай.
— А я так думаю: поздно!
Пока Котельников складывал вещи, бабушка и раз и другой сходила в кладовку, сунула ему в рюкзак сперва холщовый мешочек, сытно пахнущий сухими маслятами, потом связку вяленой рыбы.
— Куда, Андреич, банку с вареньем определишь? В мешок свой или так лучше, в лодке поставишь, чтобы видно, да не разбить?..
— Не надо, бабушка!
— Про что другое не говорю, а тут я получше тебя знаю, — выговаривала Марья Даниловна. И вскинулась: — Да не прячь вторую-то свитру, не прячь — все, что есть, на себя сдевай!