— Эти, что бог в руках, без разумения. Гондобят!.. А куда? С собой возьмешь?
— Детя́м оставлю!
Старик приподнял слабую ладонь, словно от чего-то хотел отгородиться:
— В глазах бог. Если добрые. Покой душе дают. Утешают. Чужую боль понимают. О пропащих скорбят. А если бесстыжие глаза... Лукавые. Манят. Лестят. Играют. Сперва обещают, а потом приказывают. Покорить хотят. В таких — дьявол.
Котельников неотрывно глядел на Пурыскина, как будто ему обязательно надо было и хорошенько запомнить его, рассмотреть, какие глаза у самого старика...
В ноги ему мягко повалился разомлевший у печки пасечник. Послышался тихий, но настойчивый храп.
— Пойдем, дедушка, в избу, а он здесь.
— Зачем? — спросил старик мирно. — Мне и тут. Только его долой. Спать не даст. Помочь тебе? Или один вынесешь?
Когда он уложил пасечника, помыл руки, уже наполовину разделся и вышел на крыльцо подышать, над темною заимкой сеял бесконечный осенний дождь, и в его шелесте уже не слышалось шороха листьев. Пахло голыми деревьями, студеной водою, поникшими травами и только от просторной стайки, где отдувались сонные коровы, молчаливо толкли друг дружку овцы да одиноко переминался конь, наносило иногда живым и теплым.
Он собрался было уходить, когда справа под бугром увидел вдруг низкий, бьющий по-над землею свет. Сперва он замер и постоял, не двигаясь. Попробовал приподняться на цыпочки, но ничего не увидел, только чуть шире стала бледная и косая полоска.
Машин здесь быть не могло. Или, когда им было не до того, бесшумно пробрался какой-либо вездеход?.. Почему тогда молчали собаки?
Шепотом он позвал:
— Буран!.. Буран! Милка!
Может быть, собак уже нет?
Оставив дверь открытою и все время посматривая в черный ее проем, он зарядил на веранде тяжелое свое ружье, потом положил его на пол рядом с собою, на босу ногу надел сапоги.
Свет, включенный на дальний, бил из-за пихтача, который плотным курешком стоял около тропинки к реке. Прижимаясь к стене амбара, постоянно оглядываясь, Котельников стал обходить широкое его желтоватое пятно, потом остановился и постоял, сжимая в руках мокрое ружье. Тоненькая струйка разбивалась о приподнятый воротник брезентовой куртки, и он, успокаиваясь, слышал на щеке мелкие уколы от брызг.
Опять он думал о том двойном дне, которое он ощущал теперь иногда в мятущейся своей душе...
Это ясно: собаки забрались под крыльцо и спят себе под дождичек мертвым сном.
Медленно, стараясь оглядываться пореже, пошел он обратно. Разрядил ружье и патроны сунул сперва в карман, но они были слишком тяжелы, и тогда он, не торопясь, аккуратно засунул их в гнезда старого своего патронташа. На кухне взял лежавший обычно на столе около двери круглый фонарик, с высокого крыльца спустился во двор.
Прищурившись и помигивая фонариком, он шел посреди широкой, словно дымящейся полосы яркого света, сквозь которую сеялись и сеялись тонкие иголки дождя.
— Эге-эй! — позвал потом как можно дружелюбней. — Эге-эй!
Машина стояла посреди курешка.
Посвечивая себе под ноги, он обошел огражденный высокими, с частыми жердями-пряслами мокрый пихтарник, навылет прошитый стремительным тихим светом.
Начиная догадываться, он перелез через изгородь. За плотною стенкой еще молоденьких пихт, посреди крошечной вырубки стоял на колодках новенький, еще в заводской смазке ярко-синий «Жигуль».
Промокший Котельников взялся за холодную ручку, открыл дверцу, посветил внутрь. На резиновом коврике внизу было натоптано, сиденье около спинки топорщилось еле заметным полукругом... Полчаса или сколько там, час назад — куда, интересно, в этой стоящей на колодках машине мчался пасечник?..
Оборачиваясь, он посветил позади машины, но просвета, по которому можно было заехать в курешок, нигде не было видно... Какая занесла ее сюда нечистая сила?
Усмехнувшись, Котельников выключил свет и коротко хлопнул дверцей.
— Там, в пихтаче, легковушка! — сказал он Пурыскину.
— Ево, — коротко согласился старик. — Васькина.
— Как же он ее сюда? Без дороги?
— А так. На санях. На тракторе. Тракториста опоил тоже. А сам где по краю мочагов, а где речкой.
Котельников только покачал головой.
— Говорю ему: зачем дорогую вещь ржа ест? Продай, однако.
— А он?
— Продам, говорит. «Волгу» куплю. Или как ее? Которая дороже.
Котельников вдруг припомнил:
— Да, дедушка!.. А как с лукавыми-то глазами? В которых дьявол?
Пурыскин пожал плечами, и латаная его, перелатаная исподняя рубаха слегка приподнялась на худых ключицах: