— Думал выгадать, да не пришлось. Но ничего, хоть винтовки получше выберем.
— Само собой. И бог себе бороду первый отращивал.
IV
После неоднократных обещаний, откладываемых и забываемых, в конце концов нам разрешили устроить засаду на шоссе. Дали и пулеметчика — Ата-туркестанца в помощь и проводника Ираклиса, чтоб выбрал место. Смотрим с раннего утра, как он рысит у дороги, что спускается с плоскогорья в край озер. Такое впечатление, что местности он не знает. Да и откуда ему знать, когда он безвылазно сидит при штабе. Это один из тех типов, что разрастаются при начальстве, как кила на дереве. Сначала появляются в виде закупщиков, заготовителей, послушников, мальчишек на побегушках, привратников, потом становятся мажордомами, подхалимами, дворецкими, церемониймейстерами, с серыми незапоминающимися лицами, они поклонами и лестью, словно кислотой, разъедают души людей и нередко хорошего коммуниста превращают в чванливого чинушу и самодура. Они повсюду процветают и будут процветать, пока существует власть и насилие. Когда я смотрю на Ираклиса, меня грызет червь сомнения, не выискивает ли он нечто другое, а не то, зачем послан? Улыбка не сходит с его губ, и мне сдается, что, если я не брошу в ответ на его улыбку что-то жесткое, я его соучастник.
Местность голая, укрыться негде. Предлагаем более или менее подходящее, раз, другой. Ираклис с улыбкой возражает, близко, дескать, к населенным пунктам, могут пострадать жители…
Солнце поднялось высоко, а мы все ходим за проводником, словно мерим расстояния между селами. Наконец он облюбовывает ровное поле, справа от шоссе. Раньше сюда, должно быть, приводили солдат на учение, и с тех пор здесь остался заросший травою окоп и слабенькая ограда из колючей проволоки на покосившихся кольях: будто начали строить загон для скота, огородили с трех сторон и бросили. Колья едва держатся, проволока ржавая, но меня мороз подирает по коже при одной только мысли туда войти. Словно угадав мое состояние, Ираклис входит в огороженное пространство и приглашает нас.
Жду, что он поделится своими воспоминаниями, связанными с этим местом, — видно по лицу, что он к этому готовится. Но он вытягивает руку в сторону окопа и говорит решительным тоном, который так с ним не вяжется;
— Тут!
Душко смотрит на него удивленно: «Что тут? Почему тут?..» Думает, шутка. Однако нет, двусмысленная насмешливая улыбка Ираклиса гаснет, и острый нос словно вынюхивает в воздухе неведомые опасности. Потом он цедит что-то сквозь зубы. Душко переводит, разведя от удивления руки:
— Говорит: «Здесь или нигде!»
— Дурак он, что ли? — спрашивает Вуйо.
— Не дурак, ему дана такая директива, — бросает Черный.
— Почему?
— Чтоб мы отказались, и тогда у нас отберут оружие.
Ата, ни слова не говоря, принимается расчищать окоп: сбивает прикладом дерн. Привык ни о чем не спрашивать. Знает наперед, спрашивай не спрашивай, положение нисколько не улучшится. Переглядываемся с Черным и тоже начинаем копать. Вуйо таращит глаза на проволоку и говорит:
— Здесь и слепой не устроил бы засаду.
— Если откажемся, — говорит Черный, — пошлют по селам вести пропаганду, а мне, чем ее вести, лучше просить милостыню. Так хочет ЭАМ. Он делает уступки эмигрантскому правительству, а коммунисты — ЭАМ. Делают уступки и посерьезней, хотят и с ним сохранить связь, и с народом, и со всем этим винегретом. Думают всех привлечь на свою сторону, хоть и знают, что это невозможно…
— Дай-ка хоть развалю заграждение, — перебивает его Вуйо. И ломает кол у ограды, но проволока его держит и кол стоит.
Увидев это, Ираклис поднимает крик, ему вторит в качестве толмача Влахо Усач. Душко поносит их последними словами, а мы, не обращая внимания на их протесты, расшатываем колья, вытаскиваем их и швыряем в сторону, а проволоку оттаскиваем в кювет. Ата скалит радостно зубы — нравится ему, что нет проволоки, которая мешает целиться. Душко устраивается рядом с ним, потом я, Черный и Вуйо у края. Видо Ясикича мы отправляем на холмик, наблюдать.
Ираклис и Влахо озабоченно о чем-то беседуют. Где-то жужжит муха или шмель, это заставляет их поглядеть на небо. Так, глядя вверх, они шаг за шагом удаляются и исчезают. Сверху припекает солнце, снизу кусают какие-то свирепые муравьи. Вода в флягах нагрелась, и все-таки мы выпиваем ее до последней капли — томит жажда и скука. От нечего делать углубляем окоп. Земли наковыряли порядком, но и это надоело. Хуже всего то, что напрасно. Вряд ли что-нибудь произойдет. Нам отвели это шоссе, потому что известно — по нему никто не ездит. Ата косит глаза на горы и щурится. Я сую Черному за ворот травинку. Он просыпается.