На это обиженные дружно повернулись, полные решимости жаловаться высшему начальству.
Третий день
На пути к Бистрице Бечир позабыл про свое обещание дать им два-три дня передышки под родной кровлей; побоявшись насмешки, они ему об этом не напомнили. В Бистрице пленным отвели дом под ночлег, принесли ужин и соломы для подстилки, но никто из родных не появился — все сидели по домам, им строго запретили выходить. Утром бистричане привели двух коней, для Ягоша и Евры, чтобы довезти их до Поля или до Колашина. Четверо братьев Видаковичей шли за конями пешком. Уже на выходе из Бистрицы с ними столкнулся Милош Павичевич со штабной четой — посланные воеводой Павле Джуришичем проверить, почему люди жалуются на Бечира. Штабные, по большей части из довоенных жандармов, приняли пленных под свою охрану и тотчас же связали Видаковичам руки, показывая тем самым, что теперь шутки плохи. Чета из Поля и «летучая чета» ракитинцев и равнореченцев выступили вперед и затянули песню, скрывая жестокую обиду, которую им нанесли бесцеремонным отстранением от дел: из уготовленного торжества на их долю только то и выпадало, что драть глотки, как голытьбе на чужой свадьбе.
На выходе из Теснины процессию поджидали вдовы четников из Поля и двое Фуштичей — Глигорие, прозванный Пегим Махмутагой из-за родимых пятен на щеках, и его брат Марко, перебежавший к жандармам после убийства соседской свиньи. Бабы притащили с собой пустые жестяные банки и бельевые вальки, чтобы колошматить по банкам и тем самым прославлять победу, на зависть и к досаде вражеской стороны. Они поздравляли храбрецов с удачей и, благословив на дальнейшие охотничьи подвиги, остервенело накинулись на связанных пленных. Горластая Божана с глоткой глашатого выступила для затравки:
— Ах ты проказа еврейская, да будет ли тебе когда конец?.. Будет, будет, не сомневайся, нет тебе спасения!.. Вот он вас как господь наказал, иродов неверующих, цареотступников проклятых, и еще не так вас господь покарает, весь ваш род искоренит на все века, чтобы не мог он подняться, пока солнце греет и месяц светит, и логова ваши дотла спалит, чтобы люди пальцем на пепелища показывали, где гнездились выгребальщики поганые, взломщики, картофелееды, ямочистильщики…
Женщины вторили своей предводительнице, хотя и не обладали столь объемистыми легкими, — избрав два-три наиболее убийственных слова, они твердили их до бесчувствия. Распаленные собственным криком, бабы с налета пробивались через конвой, норовя вернее угодить плевками в связанных. А если под ноги им попадала коровья лепешка, они ее тотчас запускали в Видакоиичей. На развилках дороги женские силы поджидало пополнение, также оснащенное банками и вальками. То тут, то там бабы, а то и сам хозяин дома, как будто при встрече свадебной процессии, обносили колонну ракией, отчего во главе ее скоро разгорелось пение, порой переходящее в внзг. Постепенно поднабралось порядочно мужчин, и они вступили в соперничество с женщинами по части перебранки, с особой яростью допытывались они у Милана: кто отца моего убил, кто брата убил, кто овец увел, даже шкуры не оставил, оторвал от детей скоромное, семейство на голод обрек?..
Поначалу Евра и Янко пытались защищаться, стараясь перекричать общий гвалт и отвечать на то, о чем их спрашивали; Ягош со своего коня затравленно озирался по сторонам, но Милан его успокоил:
— Пусть выкричатся, душу отведут. Каждый про себя знает, где был и что делал, но вот подошла осень, созрели всходы, посеянные Жаричем весной. Жарича нет, сбежал Жарич, а поскольку кто-то должен быть в ответе, пусть это буду я!
Жарич — псевдоним делегата покраинского комитета. Механик, шофер, сверх меры кичившийся тем, что когда-то год или два был рабочим; энергичный, но безответственный, уполномоченный быть именно таким и в качестве такового укрепить тылы подвижного фронта, вот уже несколько месяцев державшегося под Синявиной, Жарич как вступил на территорию с угрозами, так угрозами и действовал до самого конца. Когда Жарича сюда переводили, прошлой осенью, Янко встретил его в условленном месте под Колашином и проводил тайной тропой, избегая столкновения с итальянскими карабинерами.
— Ты что — коммунист? — спросил его по пути Жарич в усвоенной им грубой манере.
— Как видишь, потому тебя и веду, — ответил Янко.