— Ничего удивительного, — заметил Вукан. — Всякое может быть, и такой оборот не исключен.
— Как это не исключен?.. Ты что же, не видишь, до какого состояния они дошли?..
— Да уж, если выиграют они войну, пусть четникам спасибо скажут!
— Это нам-то? — поразился Велё. — Да ведь мы это поневоле голову свою спасаем.
— Не про нас я, а про пакостников тех говорю. Орут, врываются в дома, отнимают силком, напиваются да объедаются так, что срамота одна смотреть. Эти себе сочувствующих не заполучат, они сами свои села в партизанские обращают. Велят мне в темную всех сомнительных сажать, а когда я говорю, что сомнительных у нас нет, они в это не верят. Да и как в это верить после того, что они вытворяют.
И еще раз он нас посетил: прослышал про Сталинград, пришел узнать, выстоит ли? По его вопросам поняли мы, что кто-то передает ему информацию, которая и раздирает его надвое.
— Крестьянин, он всегда двоедушный, — проговорил Тадишич после его ухода.
— Нам сомневающиеся подходят, — заметил Илич, — только бы они от нас не отвернулись.
Но тут от нас отвернулась погода — подул южный ветер и принес дожди. Туманы разъели снега, ручьи с прогретых склонов смыли последние его остатки. За одну ночь очистились до самых гребней горы и, нежась на солнце, истекали потоками, а над ними на вершинах редкими заплатами еще лежали белые глыбы, уменьшаясь с каждым часом. Ручьи пробились там, где их никогда не бывало, клокочут, ревут — не слишком ли широковещательные обещания дает до срока подкравшаяся весна? Илич с Тадишичем решили пробираться к Мораче, чтобы выяснить, как там обстоят дела у наших. Мы с Качаком думали через Беласицу перейти. Огорчился Велё, что мы его покидаем, уговаривает нас, стараясь Качака удержать:
— Ты человек слабого здоровья, тебе поберечься надо. То, что природой и судьбой не дано, нахрапом не возьмешь. С твоим снаряжением да с этакими ранами на ногах не советовал бы я тебе на Беласицу лезть… Погода переменчивая, а ну как снова снег повалит; не знаю, что тебе не терпится — не можешь перезимовать, где я век провековал! Не найдете вы места надежнее, чем у меня!
— Знаю, что надежно у тебя, — подтвердил Качак, — в этом я мог убедиться, но раз надо, значит, надо…
— Увидеть бы мне того, кто тебя посылает, я бы ему кое-что втолковал.
— Не так уж до него и далеко — вот он сам собой перед твоими глазами, поскольку это я и есть! Я сам себя посылаю, да и другие тоже: война, тут отлеживаться некогда!.. У других грузовики, самолеты, телефон, телеграф, шифры, всякая всячина, а у нас только и есть что свои собственные ноги, так если еще и им потакать — на что ж мы тогда будем годны?.. Надо действовать с другими наравне, чтобы потом нам упрека не бросили, а быть наравне не так-то легко, когда всякие немощи тебя одолевают!.. Главное, нам узнать надо, что там с нашими, все ли целы…
— Не все, — проговорил Велё, — пусть это для тебя не будет неожи данностью.
— Где это было?
— В низовьях Тары, говорят. Про то много слухов ходило, да я вам не передавал; зачем зря огорчать, когда от этого нет никакой пользы.
— Известно тебе, кто погиб?
— Это мне неизвестно, а вот если вам будет невмоготу — знаете, где меня искать, приходите!
Пока мы поднимались по круче, северный ветер набрал силы — сотрясает тополя и березы, слизывает лужи. Долина вослед нам рыдает, воет и всхлипывает, словно Лим разлился от горы до горы. Долго сопровождает нас рев воды, накатываясь волной и обгоняя, а тропа наша, истончаясь, теряется в вышине.
По гребням, словно по мосткам, мы перебираемся с одного отрога на другой, потом на третий и, спустившись через перевал, из царства Лима попадаем в долину вспененной Тары. По ту сторону ее, при самом дне глубокого провала, проклюнулся светящимися огоньками Мойковац. Прокрались мы пустырем между городком и рекой, проползли по мосту, поражаясь, что на нем не оказалось часовых. На Гротуле Качак шепчет:
— Вроде бы там кто-то притаился?
— Померещилось тебе. Кому там быть, когда на мосту и то часовые не поставлены?
— Мне и подумалось, не наши ли — устали и присели отдохнуть?..
— Наши выбрали бы себе поукромней местечко.
К селу мы пробрались, по счастью, не замеченными ни стражей, ни собаками. Подошли к дому Бранко Джуровича спросить Марию, не знает ли она, где наши, но меня шепотом остановил Качак:
— Странно!.. Чудится мне, вроде поет кто.
— И мне тоже давно так кажется — наверно, вода шумит.
— И не поет, а словно бы заупокойную тянет, уж не погиб ли кто из них?
Я ему сказал с укором: