Обернулся я — нету Лексо. Вгляделся получше — здесь он, но совсем другой. Перебрался со стула на вьючное седло к очагу. Стульев и треногих табуреток хватает на десятерых и больше, но он почему-то выбрал это седло и это местечко возле очага, поближе к двери, которое незваному гостю предназначено. Скуксился и уменьшился и в дугу согнулся — точно его за руку в краже поймали. Испуганный и жалкий, скрючился, побледнел, кончики усов повисли, трясутся и словно от чего-то промокли, и рука дрожит, которой несет уголек, чтоб зажечь неловко скрученную цигарку.
— Ты, Лексо, видать, совсем больной, — говорю.
Он кивнул.
— Да. Желудок доконает меня, — едва выдавил.
— Давно болит?
— Нет, а сейчас вдруг схватило. Как ножом режет.
— Это у тебя страх перед тюрьмой.
— То-то и есть, — признается. — Такое легко может со мною случиться.
— И в Италию угодишь, — усмехнулся я.
— Кой черт его вдруг принес; говорили мне, в горах он. Обманули, пропади они пропадом!
— Не так уж страшна Италия, там тоже люди живут!
— Жить-то живут — только мне там не жить!
— Там ты по крайней мере с людьми будешь.
— Чего мне люди! Знаю я, что такое лагерь и что такое люди, когда они голодные в лагере. Бывал я в Венгрии с людьми, в ту войну, когда люди получше были, а я помоложе и посильнее, — и то едва голову унес. А теперь, если туда попаду, не унести.
Солнце зашло, и заря погасла — следа не осталось. Из закутков выползает тьма и вместе с нею усиливается собачий лай. Кажется мне, будто и село не такое пустынное, как было, и лай иной, чем прежде: что-то его вызывает и что-то за ним кроется, смешанное с чем-то ненатуральным — вроде бы все от людей исходит и какие-то человеческие договоры зашифрованы и в лае передаются. Не шифр это — пытаюсь я нормально думать, — но игра какая-то; должно быть, ребятишки радуются, что собаку обмануть могут и заставить лаять без передыха. Огонь полыхает, и высокие языки его обнимают котел — вздымаются по очереди посмотреть, что происходит в черной пасти, доверху заполненной испарениями, сквозь которые пробиваются пузырьки кипящей каши, чтобы лопнуть и прижечь то место, к которому прикоснутся. Одна из девушек то и дело подкладывает сухие ветки, другая — подносит ей, очевидно, спешат поскорее от нас избавиться. Третья стоит у дверей и больше не улыбается — сторожит. Пришла хозяйка — та и не притворяется, будто рада нас видеть. Время от времени полоснет острым взглядом своего Лексо; иногда этот взгляд на нем чуть застывает, и чудится, будто она заживо режет его и бросает недорезанным. Покончит она с ним, думаю я, едва нашу спину увидит; но коли после этого он в живых останется — на веки вечные запомнит, как гостей приглашал без ее ведома.
— Божо идет! — прибежал кто-то из ребят.
Мы все услыхали, а они знай повторяют:
— Божо, Божо!.. Божо идет!
— Пусть себе идет, — говорит Бранко.
— Сюда идет, — говорит хозяйка, удивляясь, что он продолжает сидеть.
— Прямо сюда, — добавляет вестник. — Божо и Станко. И Грля и еще кто-то с ними, чужой.
— Слышь, Бранко? — спрашивает Лексо.
— Слышу, ну и что? Они и раньше шли, чего нам сделалось?
— Тогда, выходит, не будет ужина, — сказал Лексо. — Лучше вам уйти.
— Будет ужин, — ответил Бранко. — И я без ужина не уйду!
— Как не уйдешь, — разинула рот хозяйка, — иль не знаешь, какие они?
— Какие есть, такие есть — поглядим, увидим.
— А ведь погибать придется, — сказал Лексо, от удивления вытягивая шею.
— Это все ты замесил, чтоб тебе сгинуть! — крикнула ему жена. — Не мог затаиться да промолчать, как другие, пусть бы шли своей дорогой, важным хочешь казаться, гостей зовешь, первых попавших, неведомо кого, не зная, где у них дом и какая к ним дорога туда ведет. Мало тебе было людских пересудов, нет, надо было довести, чтоб у меня в доме погибали, и хоть бы за что дельное, а то за котел каши!
— Погибают и за меньшее, — сказал Бранко. — За ничто может человек погибнуть.
— Может и за ничто, — поспешил я ему на подмогу, потому что в самом деле позор был бы, если б нас выставили без ужина. — Там, где есть лишние, там погибают, — пустился я в рассуждения, ободряя себя, — а сейчас лишних везде хватает.
— Я к тебе не силком пришел, — говорит Бранко. — Ты сам меня позвал и теперь держи слово, а не выкручивайся.
— Куда мне детей девать? — спрашивает хозяйка.
— Куда хочешь, — говорит Бранко.