— Как живешь? — спрашивает Дузеншен. — Ну, отвечай, как живешь?
Крейбель отвечает:
— Хорошо.
— Это что-то с заминкой у тебя выходит. И только хорошо? Только хорошо?
Крейбель молчит.
— Тебе живется только хорошо?
— Мне живется очень хорошо! — «Конечно, он это хочет от меня услышать», — думает Крейбель и облегченно вздыхает.
— Тебе живется только очень хорошо?
Крейбель молчит.
— Нагнись!
Крейбель наклоняется, Дузеншен срывает с него рубашку и накидывает ему на голову, обматывает ею лицо и пригибает Крейбеля книзу. Цирбес и Мейзель бьют его плетками по голому телу.
Затем Дузеншен выпрямляет его и спрашивает:
— Как живешь? Только очень хорошо?
Что ему отвечать? Крейбель не знает. Снова пригибают его книзу, снова свистят хлысты по его израненному телу.
Наконец они прекращают порку и уходят. У двери Дузеншен еще раз оборачивается:
— Небольшая добавочная порция, которая будет перепадать теперь почаще. Вам, свиньям, в самом деле живется не только хорошо, не только очень хорошо, но слишком хорошо.
Крейбель слышит, как они входят в камеры рядом, слышит свист хлыстов и вопли заключенных.
Немного спустя, после того как они совсем ушли из подвала, Торстен стучит:
Чего — они — хотели.
Ничего — особенного, — стучит Крейбель в ответ, — только — добавочную — порцию — потому — что — нам — слишком — хорошо — живется.
Больше они не перестукиваются, так как теперь уже в верхних камерах раздается вой заключенных.
Воскресенье. Чудесное октябрьское утро. Пестрая листва деревьев, растущих по ту сторону тюремной стены, вся пронизана солнечными лучами. Ветви гнутся под тяжестью желтых груш и красных яблок. Вдали, по улицам Фульсбюттеля со звоном катится тележка молочника. Над тюрьмой в безоблачном небе кружит красный самолет метеорологической станции с ближнего аэродрома.
В тюрьме тоже царит праздничная тишина.
Одиночники, скрестив руки, сидят на своих табуретках и мечтательно смотрят в небо сквозь решетки окон или беспокойно шагают взад и вперед.
Заключенные темных карцеров, скрючившись, как всегда, в каком-нибудь углу, грезят о свете и солнце, о деревьях и птицах. Они слепы. Они не знают, как прекрасен этот осенний воскресный день.
У Хармса воскресное дежурство. Он играет на органе в тюремной школе. Молчаливая тюрьма наполняется торжественными звуками. В органе испорчено несколько труб, и некоторые клавиши издают лишь какое-то шипенье. Хармс осматривает орган и видит, что многих труб не хватает.
— Ну, это уж слишком! — возмущается он и идет в караульную поделиться своим открытием с Цирбесом.
— А ты разве не знаешь? — удивляется Цирбес. — Ведь там прекрасное олово. Мы из него заказываем броненосцы. Замечательно получается! Некоторые из четвертого отделения делают их поразительно искусно.
— Что вы заказываете из органных труб?
— Броненосцы… Модели «Потемкина». Надо бы тебе их посмотреть. У Тейча есть один и, кажется, у Мейзеля.
— Но ведь это значит попросту ломать орган.
— Уж не считаешь ли ты, что концлагерь — это концертный лагерь? Органная музыка… Подумаешь!
— И это делается с разрешения коменданта?
— Да что с тобой, наконец? Точно это государственное преступление! Знает ли об этом комендант? Понятия не имею. Очень возможно, что у него самого уже есть такая игрушка или же он ее заказал. Спрос на нее большой!
Хармс возвращается в школу. Он долго осматривает поврежденный орган, чтобы узнать, каких труб не хватает и какие испорчены, берет аккорды. В то время как он погружен в это занятие, снаружи раздается выстрел.
— Вот те на! Кто стрелял?
Он бросается из комнаты. Цирбес тоже в коридоре. Они бегут во двор. Часовой у стены показывает вверх.
— Что? Где? — кричит Цирбес.
— «А-три», четвертая камера.
Цирбес и Хармс мчатся вверх по лестнице, в отделение «А-3». Уже в коридоре слышны стоны.
— Ну да, здесь!
Заключенный в камере семьдесят четыре лежит под окном подстреленный, не мог оторваться от окошка…
Цирбес отпирает дверь. Раненый, совсем еще молодой человек, лежит на полу, держится обеими руками за голову и стонет. Караульные подходят к нему.
— Что, попало? Ну, покажи!
Заключенный отводит от лица окровавленные руки. Рана навылет. Пуля попала под челюсть и вышла ниже левого глаза. Кровь так и хлещет.