Но, как уже говорилось, Дино Буццати — писатель несколько странный. Он всегда любил парадоксы. Ему нравилось противоречить даже самому себе и совершать поступки, которых от него вроде бы никто не ожидал.
В сентябре 1943 года Италия вышла из войны, подписала перемирие и сдала свои военные корабли союзникам. Дино Буццати вернулся в Милан, оказавшийся в оккупированной немцами зоне. Гитлеровцам удалось освободить Муссолини и создать в Северной Италии марионеточную «республику Сало´». «Коррьере делла сера» на некоторое время попала в руки наци-фашистов. Многие из товарищей Дино Буццати оказались в это время в тюрьме или концлагерях, другие ушли к партизанам. Но сам он не покинул редакторского кабинета, считая, что его место не в Сопротивлении, а за пишущей машинкой. В Милане назревало антифашистское восстание, и с каждым днем положение Дино Буццати становилось все более двусмысленным. Гаэтано Афельтри, один из ведущих сотрудников «Коррьере», вспоминает об этом времени:
«Встречаясь с Буццати, я указывал ему на глубокую порочность занятой им позиции, но всегда приходил к выводу, что он просто не может понять, в чем состоит его ошибка.
25 апреля вместе с Марио Борсой я вернулся в „Коррьере“. Все редакторы-коллаборационисты разбежались. Надо было выпускать газету, а нас было всего трое: Фини, Франкавилла и я. Я позвонил Бальдаччи: «Немедленно приходи, нынче ночью делается первый номер освобожденной „Коррьере“».
Через десять минут Бальдаччи приехал на велосипеде. Но все-таки людей не хватало. Некому было составлять хронику. Я сразу подумал о Буццати и позвонил ему. Он, словно бы ничего не произошло, ужинал дома с матерью. Я попросил его приехать. Он нимало не смутился и не спросил, почему только на него не распространяется исключение из состава редакции всех коллаборационистов. Он тоже приехал на велосипеде. Рабочие протестовали. Но я сказал, что беру на себя всю ответственность: случай особый и исключительный. Возник спор. Я настаивал: некоторых вещей Буццати никогда не понимал. Он никогда не разбирался в политике. Он всего лишь журналист, очень честный и вполне порядочный. И вообще, нечего раздувать истории из-за пустяков, сейчас он нам очень даже пригодится.
В Милане началось восстание. На улицах стреляли. В архиепископате велись переговоры между Муссолини и Комитетом национального освобождения. Я задумал репортаж и пошел собирать новости. По дороге звонил в редакцию; Буццати делал заметки и писал. На следующий день в „Коррьере“ появилась „Хроника достопамятных часов“, ставшая теперь страницей нашей истории.
Для Буццати эта ночь не отличалась от всех остальных. Он всего лишь исполнил свой долг».
4Невозмутимость Буццати была чуть-чуть наигранной. То, что он оказался вне Сопротивления, смущало и тревожило его. Об этом свидетельствуют восходящие к дневникам заметки из книги «В тот самый момент» (1950): «Нашествие гуннов. — Февраль 1944», «Была война», «Труба 1944», «Апрель 1945». Вместе со всеми Буццати радовался победе над фашизмом. («Вот и кончилась война. В Европе стало тихо. Ночью по окружающим нас морям проплывают огни. С постели, на которой я лежу, можно наконец увидеть звезды. Как мы счастливы! За обедом мама вдруг расплакалась от радости…») Но радость Буццати омрачало сознание, что он упустил возможность принять участие в важнейших событиях времени, и боязнь, что в той новой жизни, которую открыла победа над фашизмом, для него не найдется места. Он не связывал с будущим больших надежд и не слишком верил в свободу и справедливость, с мыслями о которых вступило в литературу новое поколение. Буццати вдруг понял, что молодость прошла, и, как ему казалось, прошла бессмысленно. Но сдаваться не хотелось. Он решил выстоять и даже бросил своего рода вызов новой, порожденной Сопротивлением культуре, только что блистательно заявившей о себе фильмом Роберто Росселлини «Рим — открытый город» и романом Элио Витторини «Люди и нелюди».