В полумраке гостиной наступило минутное молчание; из сада доносились голоса птиц, а из какой-то дальней комнаты — медленные и невыразительные звуки фортепьяно: должно быть, там что-то разучивали.
— Не знаю, пока не знаю. Пока у меня только отпуск, — сказал Дрого.
— Только отпуск? — сразу же откликнулась Мария, и голос ее чуть-чуть дрогнул, то ли случайно, то ли выдавая разочарование или даже огорчение.
Нет, что-то их действительно разделяло, какая-то непонятная, неуловимая завеса отчужденности, которая никак не могла рассеяться: вероятно, она возникла во время разлуки, росла медленно, день за днем, помимо их воли.
— У меня есть два месяца. Потом я могу либо вернуться, либо получить другое назначение — может быть, и сюда, в город, — пояснил Дрого.
Поддерживать разговор становилось все труднее: в сущности, он был ему безразличен.
Оба помолчали. Полуденное оцепенение словно овладело городом; птицы умолкли, издалека доносились только аккорды на фортепьяно — унылые и методичные; звуки эти, становившиеся все выше, выше, заполняли собой весь дом, и было в них удивительное упорство преодоления, жажда высказать что-то такое, что и высказать невозможно.
— Это дочка Микели с верхнего этажа, — сказала Мария, заметив, что Джованни прислушивается.
— Ты ведь тоже когда-то играла эту вещь, правда?
Мария грациозно склонила голову, прислушиваясь.
— Нет-нет, это слишком трудная пьеса, наверно, ты слышал ее где-нибудь в другом месте.
— А мне показалось… — заметил Дрого.
Звуки фортепьяно продолжали рассказывать о чьих-то мучениях. Джованни вглядывался в полоску света на ковре и думал о Крепости, представлял себе тающий снег, капель на террасах, неяркую весну в горах, приход которой отмечается лишь появлением мелких цветочков на лугах да разлитым в воздухе запахом скошенной травы.
— Теперь ты с полным правом можешь хлопотать о переводе, — снова заговорила девушка. — После стольких-то лет… Там, в горах, скучища, наверное!
Последние слова она произнесла с легким раздражением, словно Крепость стала ей ненавистна.
«Пожалуй, действительно скучновато, конечно же, я предпочел бы остаться здесь, с тобой». Эта жалкая фраза молнией пронеслась у него в мозгу, но даже ее выговорить он не рискнул. Банальные слова, хотя и их, вероятно, было бы довольно. Однако Джованни не без отвращения подумал, как нелепо прозвучали бы они в его устах, и желание произнести их тут же угасло.
— В общем, да, — ответил он, — но дни летят так незаметно!
Звуки фортепьяно не стихали. И почему эти аккорды забираются все выше и выше, так ничем и не завершаясь? По-ученически неуверенные, они со смиренной отстраненностью рассказывали какую-то старую, некогда дорогую ему историю. Сразу вспомнился один туманный вечер, тусклый свет городских фонарей, в котором они вдвоем гуляют под голыми деревьями по пустынной аллее; идут, держась за руки, словно дети, и не понимают, откуда взялось это внезапно нахлынувшее ощущение счастья. В тот вечер, помнится, из освещенных окон тоже доносились звуки фортепьяно, и, хотя это были, скорее всего, скучные экзерсисы, Джованни и Марии казалось, что никогда еще они не слышали ничего более нежного и мелодичного.
— Конечно, — добавил Дрого насмешливым тоном, — там, наверху, особых развлечений нет, но мы уж как-то привыкли…
Эта беседа в гостиной, где витал запах цветов, постепенно начинала приобретать налет поэтической грусти, свойственной признаниям в любви. Очевидно, думал Джованни, встреча после столь продолжительной разлуки и не могла быть иной… возможно, мы еще сумеем воскресить прежнее, ведь у меня впереди целых два месяца, нельзя же так сразу делать окончательные выводы… если она еще любит меня, я больше не вернусь в Крепость. Но Мария вдруг объявила:
— Вот жалость! Через три дня мы с мамой и Джорджиной уезжаем. Наверно, на несколько месяцев. — Тут она сразу оживилась. — Мы едем в Голландию!
— В Голландию?
Девушка с восторгом заговорила о предстоящем путешествии, о подружках, о своих лошадях, о веселых карнавалах — вообще о своей жизни, а о Дрого совсем забыла.
Она уже не казалась скованной и будто даже похорошела.
— Прекрасная идея, — сказал Дрого, чувствуя, как к горлу подкатывает ком горечи. — В Голландии, я слышал, это лучшее время года. Говорят, там целые поля цветущих тюльпанов.
— Да, сейчас там, должно быть, замечательно, — согласилась Мария.
— Вместо хлеба голландцы выращивают розы, — продолжал Джованни слегка изменившимся голосом, — везде одни розы, а над ними ветряные мельницы, такие яркие, свежевыкрашенные…