Полоска солнечного света на полу прошла довольно большой отрезок своего ежедневного пути — значит, уже не меньше одиннадцати; со двора доносились какие-то непривычные звуки и голоса, а Дрого все лежал неподвижно, уставясь в потолок. Вдруг в комнату вошел комендант Крепости подполковник Симеони.
— Как дела? — спросил он бодрым голосом. — Лучше? Что-то ты, по-моему, очень уж бледен.
— Знаю, — холодно ответил Дрого. — Северяне далеко продвинулись?
— Еще как далеко, — сказал Симеони. — Их артиллерия уже поднята на гряду. Сейчас ее устанавливают… Ты уж прости, что я не зашел раньше… У нас тут настоящий ад… После обеда прибудет подкрепление, мне только сейчас удалось выкроить пяток минут…
— Завтра, — сказал Дрого и сам удивился, услышав, как дрожит его голос, — завтра я надеюсь подняться — хоть немного тебе помогу.
— О, нет-нет, выбрось это из головы, главное — поскорее выздоравливай и не думай, что я о тебе забыл. У меня даже есть для тебя приятная новость: сегодня за тобой прибудет отличный экипаж. Война войной, а дружба прежде всего… — сказал он, собравшись с духом.
— Экипаж? За мной? Почему за мной?
— Ну конечно, за тобой, чтобы увезти тебя отсюда. Не можешь же ты вечно торчать в этой дыре. В городе тебя будут лечить лучше, там ты через месяц встанешь на ноги. А здешние дела пусть тебя не тревожат, основные трудности уже позади.
Дрого так и затрясся. Его, пожертвовавшего всем ради встречи с врагом, его, больше трех десятков лет жившего этой единственной надеждой, изгоняют из Крепости именно теперь, когда враг наконец-то у ворот!
— Тебе следовало хотя бы спросить моего согласия, — ответил он дрожащим от возмущения голосом. — Я с места не сдвинусь, я хочу быть здесь, и не так уж я тяжело болен, как ты думаешь, вот завтра поднимусь…
— Не волнуйся ты, ради бога, никто тебя не заставляет, от волнения тебе же хуже станет, — сказал Симеони с вымученной сочувственной улыбкой. — Мне только казалось, что так будет гораздо лучше, да и Ровина говорит…
— Что может сказать твой Ровина? Это он тебе посоветовал вызвать экипаж?
— Нет-нет, об экипаже у нас и разговору не было. Но он считает, что тебе полезно переменить обстановку.
И тогда Дрого решил поговорить с Симеони как с другом, излить перед ним душу, как прежде делал с одним лишь Ортицом. В конце концов, Симеони тоже человек.
— Послушай, Симеони, — начал он другим тоном. — Ты ведь знаешь, что здесь, в Крепости… все остаются служить только ради надежды… Это трудно объяснить, но ты-то должен меня понять. — (Нет, ничего он не мог ему объяснить. Есть вещи, которые до таких людей не доходят.) — Если бы нам… если бы не эта надежда…
— Не понимаю, — ответил Симеони с нескрываемым раздражением. (К чему эта патетика, подумал он. Неужели Дрого от болезни начал впадать в детство?)
— Но ты же должен понять, — твердил свое Джованни. — Больше тридцати лет я сижу здесь и жду… Я упустил столько возможностей. Тридцать лет — не шутка, и все тридцать лет я ждал, когда появится враг. Ты не можешь требовать, чтобы именно теперь… Чтобы именно теперь я уехал… Не можешь, я имею право остаться, если уж на то пошло…
— Хорошо, — резко произнес Симеони. — Я думал, что оказываю тебе услугу, а ты отвечаешь такой неблагодарностью. Выходит, не стоило труда… Я специально отправил двух вестовых, специально задержал переброску одной батареи, чтобы можно было пропустить твой экипаж.
— Но я же тебя не упрекаю, — отозвался Дрого. — Я даже признателен тебе, ты сделал это из лучших побуждений, я понимаю. — (О, какая мука, думал он, пытаться задобрить эту сволочь!) — Но ведь экипаж может остаться здесь. К тому же сейчас я, пожалуй, и не выдержу такого путешествия, — опрометчиво добавил он.
— Только что ты говорил, что завтра уже поднимешься, а теперь — что не можешь даже сесть в экипаж, прости, но, по-моему, ты сам не знаешь, чего хочешь…
Дрого попытался исправить свою оплошность:
— Но это же совершенно разные вещи, одно дело — проделать такое путешествие, другое — дойти до смотровой площадки… мне туда даже скамейку могут принести, и я сяду, если почувствую слабость. — (Сначала он хотел сказать «стул», но подумал, что это будет выглядеть и вовсе нелепо.) — Там я смогу следить за несением караула… смогу хотя бы все видеть.
— Тогда оставайся. Оставайся! — сказал, как бы подводя черту, Симеони. — Но я не знаю, где мне устроить прибывающих офицеров, не могу же я разместить их в коридорах или в подвале! А в твоей комнате можно было бы поставить три койки…