Ламбер со своей стороны считал, что все в полном порядке — и микрофон, и слежка, а также то, что дело, по сути, в д'Артезе. Он даже вызвался помогать протоколисту в составлении ежедневных отчетов, которые тот обязан был подавать господину Глачке.
— Мы согласуем их с текстом, какой я скажу в микрофон, — предложил он. — Можно начать уже сегодня, мы побеседуем перед микрофоном, и вы сразу подыметесь на одну ступеньку в глазах господина Глачке. Мы можем вместе показаться в окне, чтобы агенту напротив, на чердаке, было что рассказать. Главное — дать этим людям возможность действовать. Докучать они начинают, только если предоставить их самим себе. Их надобно подкармливать пустопорожними выдумками.
Тут он достал из кармана круглую крышку от жестянки из-под обувного крема; на крышке была изображена не то лягушка, не то жаба с короной на голове. Крышка в точности подходила к микрофону: достаточно выложить ее папиросной бумагой или ватой — и микрофон не уловит ни единого слова. Микрофон был вмонтирован в стену за гравюрой. Теперь она у Эдит, хотя картина не очень-то ей по сердцу, но, раз уж она принадлежала Ламберу, Эдит примирилась с ней. На гравюре изображены три кентавра в очень современной манере, какими их можно было бы встретить нынче на улице, хотя, разумеется, не только конские части корпуса, но и человеческие обнажены. Молоденькая девица в солнечных очках, с кокетливым зонтиком и в высоких ботинках вместо передних копыт выступает гордо и победно, делая вид, будто не замечает, что бросается всем в глаза. Юный кентавр замер, очарованный, и смущенно скребет задними копытами, не решив еще, последовать ли за девицей и как с ней заговорить. А из-за его конской спины на юную даму, самоуверенно несущую по улице свои грудки, циничным взглядом матерого жуира взирает кентавр постарше, плешивый сластолюбец с сигарой в руке. Он ее просто-напросто пригласит в роскошный ресторан поужинать, и молодой человек останется с носом.
Ламбер поинтересовался, не похож ли этот старикашка на господина Глачке, и в самом деле, между ними было какое-то отдаленное сходство.
Спустя некоторое время в комнате Ламбера установили второй микрофон, подозревая в первом технические неполадки, на сей раз за плинтусом, но и этот микрофон был своевременно обнаружен Ламбером и благодаря второй жестяной крышке так же оглох.
В тот вечер Ламбер впервые привел протоколиста к себе в комнату. Они даже обменялись несколькими словами перед микрофоном, хотя протоколист и просил избавить его от этого. Ламбер только осведомился:
— Как же называлась та улица, где этого субъекта кирпичом кокнули?
— Улица Лористон.
— Благодарю вас. Наши люди разберутся в этом деле.
Сказав это, Ламбер прикрыл микрофон крышкой с коронованной лягушкой. На следующий день господина Глачке, как Ламбер и предвидел, взволновали только слова «наши люди».
Манекен — а протоколист тут-то впервые лицезрел его, — разумеется, нельзя было показать в окне, пока протоколист оставался у Ламбера, иначе на следующий день его замучили бы вопросами о мифической толстухе.
Но и без манекена положение протоколиста в отношении своего ведомства и господина Глачке стало нестерпимым. Можно ли целую вечность скрывать личную и человеческую заинтересованность и докладывать лишь о каких-то второстепенных действиях и словах, наводя этим тайную полицию на ложный след? Люди, подобные д'Артезу и Ламберу, могли себе позволить такую забаву с микрофоном, чтобы посмеяться над тайной полицией с ее нелепыми претензиями, но протоколисту эта игра была не по плечу. Его даже удивляло, что Ламбер и д'Артез способны воспринимать подозрения, которыми им докучают, как веселое развлечение, вместо того чтобы протестовать и жаловаться.
Ламбер, однако, был против того, чтобы протоколист оставил свою службу в Управлении.
— Ложь? — удивился он. — Вздор. Ваша так называемая ложь для этих людей — горчайшая истина. И куда же вы собираетесь приткнуться в этом муравейнике, где вам не пришлось бы лгать? Есть у вас своя собственная правда, с которой вы могли бы жить? А если вы, себе на беду, таковую когда и обретете, так только покоряясь закону изнашивания, этому внеисторическому закону, господин юрист, покуда этот закон, перемолов, не исторгнет вас за ненадобностью. А так время от времени случается. Приятного в этом куда как мало.