Но тут шалишь.
Тут даже не минута
Случайной слабости.
Тут сам с собой
Поговорил поэт довольно круто,
Но он — живой.
И он не бьет отбой.
Табак дымит — и трубка разгорелась,
Свет ремесла идет ко мне опять,
И эту наступающую зрелость
Мне тяжелей, чем молодость, отдать
В пустынный клуб редакций и журналов.
……………………
Да и к тому же просто надоело
Выслушивать советы —
Каждый рад
Учить других,
А разобраться делом,
Так врач больного хуже во сто крат.
Другое дело —
С дружеских позиций
Мне указать на промах боевой,—
Что неразумно столько провозиться
Над бестолковой этою главой,
Узнать ночной бессонницы соседство
И увидать к утру, часам к шести,
Что это не глава,
А просто средство,
Чтоб хоть немного душу отвести.
1938
Из драматической поэмы «ЛЕРМОНТОВ»
...Я имел случай убедиться, что первая страсть Мишеля не исчезла. Мы играли в шахматы. Человек подал письмо, Мишель начал его читать, но вдруг изменился в лице и побледнел. Я испугался и хотел спросить, что такое? Но он, подавая мне письмо, сказал: «Вот новость — прочти», — и вышел из комнаты. Это было известие о предстоящем замужестве Лопухиной.
А.П. Шан-Гирей
Лермонтов один у себя, на Садовой. Он сидит за столом, гусарский мундир висит на спинке кресел. Рубашка, в которой он остался, бела ослепительно. На столе бутылки, много бутылок. И слышится, чудится Лермонтову спор двух голосов, от которых ему никак не избавиться.
Лермонтов
Ладно, если мне уж вас не унять, то хоть говорите по порядку.
Первый голос
Не торопись. Ты будешь стар и сгорблен,
Но, вспоминая прожитые дни,
Не оскорби ее в минуты скорби,
За тень измены женской не кляни.
Пусть в этой, мертвой для тебя, столице
Останется живое существо,
Кому ты сможешь верить и молиться,
Кем любоваться и простить кого.
Ты говорил: «Мы все сгнием и сгинем,
И, празднуя короткий век земной,
Я не богам молился, а богиням», —
Неправда. Ты молился ей одной.
Она влекла пути иные мерить
И в тайны-тайных дверь приотворить.
О, не монах — мятежник должен верить
Не Авель — Каин с небом говорить!
И эти годы странствий и разлуки,
Пока ты шел за роковой рубеж,
Она к тебе протягивала руки,
Благословив на подвиг и мятеж.
Второй голос
Ложь вкрадчива, но истина упряма.
Открой глаза, уверься, и покинь
Мир, где давно бордель на месте храма
В бордель пристроили твоих богинь,
Всех до единой. И они отлично
Там прижились. И платят им сполна,
Наличными. Валюта безразлична:
Чины и деньги, власть и ордена
И просто мускулы. И даже вирши
Твоих приятелей — всё в ход идет,
Всё предлагают на любовной бирже
И всё годится. Лишь любовь не в счет.
Лишь горестное сердце человека,
Лишь потрясенная его душа
На рынках девятнадцатого века
Давным-давно не стоят ни гроша.
Я — разум твой. Нельзя одновременно
Обманом жить и правдою. Скажи,
Чем любоваться — низостью измены?
Чему поверить — слабости и лжи?
Пока ты жив — мне пировать с тобою.
И ты утешься. Ты молчи и пей.
За мелкий дождь над мелкою судьбою,
За бурю над могилою твоей.
Лермонтов
Хорошо, я подумаю. А теперь идите оба к черту, а я пойду спать. Утро вечера мудренее.
1945—1962
Был я молод и грешен,
Но рассудок сберег —
Оттого неизбежен
Этот грустный упрек.
Он упрям и взаимен,
Он не стар и не нов,
Он — как праведник Пимен
И Борис Годунов.