Он положил руку на чистый металл.
Прелесть его холода и пружинящей упругости, и сила огня, который покорит и то и другое.
Он выплавил из руды горстку металла и, пока тот остывал, принялся разминать его пальцами правой руки, а левой одновременно вытягивал его в длину. Горячий металл обладал такой растяжимостью, а остывший такой твердостью, каких он еще не ведал и какие могли возникнуть только здесь, как солнечное сплетение всех рудных жил во чреве Земли.
Душа вещества — вот его материал. Что ему еще требовалось теперь, так это мельчайший глазок — алмазная пластинка, пронзенная лучом солнечного света. Для глазков покрупнее у него имелись сверла — до волоска толщиной. За ночь он сковал моталку с особо длинной рукоятью. Утром у ворот мастерской Гефест дождался появления Светоносца, и первый же луч солнца пробил пластинку. Гефест отпустил подмастерьев домой, к женам, угостил их вином и жареным мясом — они наперебой благодарили его. Кузнец заперся в мастерской. На планке, на должном расстоянии один от другого, он пробил глазки, от крупных до самых мелких. Жарким огнем он заставил металл влиться в узкое ложе скалистого ущелья и погнал его сквозь ушки. Прежде чем стать невидимой, нить начала искриться, потом ее сверканье перешло в прозрачный блеск, уподобясь вышнему эфиру, и блеск этот остался, хотя был он неуловим — воздух сиял и улыбался. Теперь Гефест призвал к себе подмастерьев, те не узрели невидимое Ничто, но почувствовали его на ощупь. Он приказал им разорвать Ничто, моталка затрещала, как их собственные лопатки. — Ничто выдержало. Гефест тоже взялся за рукоять, она сломалась. Тогда он опять отослал подмастерьев домой, опять заперся в мастерской. Калека принялся плести сети.
Эфирное Ничто, сила вещества являла себя как чистая Красота. Кузнец, увлеченный своим делом, забыл о поводе для него. Он поцеловал сети.
Потом он возвратился домой.
До побережья он добирался под Эгейским морем, остаток пути до своего дворца проковылял на золотых костылях, сети улыбкой сияли у него на плече.
Афродита встретила его у ворот.
Солнце уже заходит, отчего же его волосы сияют?
— Отсветы моего огня, дорогая жена!
Он сел напротив очага, она накрыла на стол.
Он так долго отсутствовал, успешно ли идет работа? Гефест молча кивнул. Она захлопала в ладоши: ее это радует, она будет терпеливо ждать, даже если ей придется обходиться без него, пусть он о ней не беспокоится. Раз дело того требует, она его удерживать не станет.
Воздух улыбался.
Кузнец провел во дворце две ночи, но с Афродитой был сдержан — дальше вежливости не шел: «Доброй ночи» и «Доброе утро». На второе утро, когда она, как всегда, кормила голубей, он, вопреки своим привычкам, еще немного понежился на ложе, потом потянулся за золотыми костылями, висевшими на стене перед кроватью. Афродита подбежала и подала их Гефесту. Он взял также плащ. Сейчас ему надо уйти, но он вскоре вернется, чтобы преподнести ей подарок, какого еще не видывал никто из бессмертных.
Гефест стоял на солнце, но волосы у него не светились. Афродита ему об этом сказала, а он расхохотался: ему недостает кузницы, теперь-то ей это ясно? Ей это ясно, подтвердила Афродита. Голуби вспорхнули от приближавшегося стука колес.