Глаза посланницы снова вспыхнули, она схватила следующую голову:
— А эта стерва была самой зловредной! Из современных! Не успела еще в дом войти, как потребовала, чтобы посланник всех нас выгнал, одну ее своей женой сделал. Ха-ха-ха! Но где там! Мой муж понравился ей только своим званием. Других наложниц он покупал, а эта сам, а отдалась ему, даром. Она весь женский род опозорила! Когда она здесь появилась, муж не смел с нами даже слова молвить. И все время таскалась за ним на улицу, в гости, будто законная жена. А я тогда зачем? Я не мешала посланнику покупать девок, это необходимо, но женой была я, и потому следовало ее проучить. Связала раза три, оставила под дождем, вот она и скисла. Стала просить господина, чтобы он отпустил ее домой, говорила, будто он обманул ее… Но разве я могла освободить эту стерву, да еще позволить ей выйти за другого? Нет, такого не бывало!
Трудно, очень трудно быть женой посланника. Ни днем ни ночью я с нее глаз не спускала. К счастью, муж вскоре купил вот эту девку. — Старуха повернулась и ткнула пальцем в следующий труп. — Она ко мне сравнительно неплохо относилась, даже заключила со мной союз против той стервы. Но женщины все одинаковы, без мужчин жить не могут. Когда посланник спал с новой наложницей, та стерва всю ночь ревела, а я тут как тут: «Ты хотела быть законной женой? — спрашиваю. — Жить с господином неразлучно? Посмотри на меня! Настоящая жена не пытается захватить мужа целиком, тем более посланника: это тебе не мелкий лавочник, который всю жизнь довольствуется одной женщиной!»
Мадам снова схватила голову своей соперницы, несколько раз брякнула ею о землю и взглянула на меня. Я в страхе попятился.
— Когда муж был жив, мне даже передохнуть было некогда: одну девку надо бить, другую ругать, третьей остерегаться. Они растранжирили все деньги посланника, высосали из него все силы, а сына ни одного не оставили. Рожать-то рожали, но никто из детей не выжил. Как родится у одной мальчишка, так семеро остальных днем и ночью мечтают его извести, чтобы товарка не завоевала особую любовь хозяина, не стала его главной наложницей. Я-то им не завидовала и не мешала: пусть губят собственных детей, это их дело. Я законная жена, у меня свое положение.
После смерти посланника эти восемь мерзавок достались мне — вместо денег и сыновей! Но позволить им убежать или выйти замуж я не могла. Я с утра до вечера до хрипоты урезонивала их, учила величайшим премудростям жизни. Ты думаешь, они что-нибудь поняли? Вряд ли! Однако я не унывала и продолжала свой благородный труд. На что я надеялась? А ни на что, разве только на то, что мои высокие душевные качества, моя добродетель станут известны Его Величеству и он пожалует мне пенсию, а также большую доску с надписью «Верная и стойкая жена». Но… ты слышал, как я сейчас плакала, слышал?
Я кивнул головой.
— А почему я плакала? Ты думаешь, из-за этих дохлых оборотней? Еще чего! Я оплакивала свою судьбу, судьбу вдовы посланника, которая не ест дурманных листьев и у которой только что обвалился дом. Все, что я создавала, рухнуло! Если Его Величество примет меня и, сидя на своем драгоценном троне, спросит: «Госпожа посланница, в чем твои заслуги?» — что я смогу ответить ему? Я пролепечу, что стерегла восьмерых наложниц умершего мужа, не дала им пасть или убежать. «А где они?» — спросит Его Величество, и тут мне придется сказать, что они умерли. «Где же доказательства твоего подвига?» — снова спросит Его Величество.
Посланница уронила голову на грудь. Я хотел подойти, но боялся, что она примется за меня. Внезапно старуха вскинула голову:
— Вдова посланника, ездившая за границу, не едящая дурманных листьев!.. Пенсия!.. Большая доска!..
Глаза ее остекленели, голова поникла, и она медленно опустилась между двумя мертвыми кошками.
16
Я был подавлен жалобой посланницы, потому что в ее рассказе мне открылась женская доля в Кошачьем государстве за многие столетия. Моя рука перелистала самые мрачные страницы истории, и я не мог больше читать.
Напрасно я не пошел в иностранный квартал, теперь я снова бездомен. Куда же идти? Люди-кошки, помогавшие мне откапывать засыпанных, стояли вокруг, ожидая денег. Правда, они растащили посольскую резиденцию, но ведь это не должно лишить их обещанного вознаграждения. Запустив руку в карман, я достал пятнадцать национальных престижей и швырнул на землю: пусть сами делят. Страшно болела голова — наверное, я заболеваю. Хозяев моих не воскресить, старуха лежала в крови, а глаза ее были широко раскрыты, как будто она и после смерти следила за наложницами мужа. У меня не хватало сил похоронить их, соседям было все равно — в общем, я задыхался от омерзения и отчаяния.