Он кричал, а Сяо Фуцзы не смела и слова сказать. Лишь Хуню могла уговорами и бранью утихомирить пьяницу. Приходилось, конечно, иной раз сунуть ему в руку монету-другую. Эр Цянцзы тут же пропивал эти деньги, потому что трезвому ему осталось бы только броситься в реку или повеситься.
Пятнадцатого июня жара стояла с самого утра. И ни малейшего ветерка! Какая-то серая дымка — не то марево, не то туман — повисла в воздухе, вызывая неприятное ощущение зыбкости всего окружающего.
Сянцзы, взглянув на серовато-красное небо, решил выехать с коляской после четырех часов. Если выручит мало, можно будет поработать вечером: что ни говори, а после заката все-таки легче дышится.
Однако Хуню торопила его, она боялась, как бы Сяо Фуцзы не привела «гостя».
— Чего ты хорошего нашел дома в такую жару? — говорила она Сянцзы. — К полудню здесь не утерпишь!
Сянцзы молча выпил воды и вышел.
Ивы стояли как больные: листья, покрытые пылью, свернулись, ветви безжизненно поникли. Над мостовой дрожало знойное марево. По обочинам клубилась пыль, обжигая лица людей. Было нестерпимо душно. Город походил на раскаленную печь.
Люди задыхались. Собаки, высунув языки, валялись на земле. Лошади, тяжело дыша, раздували ноздри. Не слышно было выкриков торговцев. Асфальт размягчился, медные вывески над дверями лавок, казалось, вот-вот расплавятся.
На улицах царила необычайная тишина, лишь из кузниц доносилось раздражающе монотонное постукивание. Рикши, зная, что не побегаешь — не поешь, лениво предлагали пассажирам свои услуги. Некоторые ставили коляски в прохладное место и, подняв верх, дремали. Другие пытались утолить жажду в чайных. А кое-кто вовсе не выезжал и только время от времени выходил на улицу поглядеть, не спала ли жара. Самые здоровые, первоклассные рикши, позабыв о своей репутации, едва тащились, понурив голову. Любой колодец казался им спасительным оазисом, и, если даже колодцы попадались через каждые несколько шагов, они спешили к ним и пили жадно, большими глотками, прямо из колод для скота, не удосуживаясь достать свежей воды. Некоторые падали на ходу и больше не поднимались.
Сянцзы и тот струсил. Пробежав несколько шагов с пустой коляской, он почувствовал, что все тело его словно охватило огнем, а руки стали влажными от пота. Подвернулся пассажир. Сянцзы не стал упускать его, надеясь, что на бегу от встречного ветерка будет прохладнее. Однако, взявшись за ручки, понял, что в такую жару бежать невозможно. У него сразу захватило дух, во рту пересохло. Пить не хотелось, но, увидев воду, он устремился к ней. И в то же время надо было двигаться быстро, чтобы палящие лучи не сожгли руки и спину.
Кое-как дотащил он пассажира до места. Штаны и куртка прилипли к телу. Помахал банановым веером — не помогло: ветер обжигал. Сянцзы выпил уже огромное количество воды, но снова побежал в чайную. Влил в себя два чайника горячего чаю, стало немного легче. Он пил и обливался потом, словно тело его уже не удерживало влагу. Страшно было двинуться с места.
Сидел он долго, даже самому надоело, но не решался выйти, хотя в чайной делать было нечего. Жара, казалось, назло ему, становилась все нестерпимее. Неужели он покорится? Ведь не первый день возит коляску, не впервые встречает лето — с какой стати зря терять целый день?
Сянцзы решил выйти, но ноги его не слушались, все тело было каким-то ватным. Пот лил с него градом, сердце сжимало. Но что толку сидеть: все равно жарко, лучше уж на улице.
Однако, покинув чайную, он сразу понял, что совершил оплошность. Серая пелена на небе рассеялась, было уже не так душно, но солнце жгло пуще прежнего. Страшно было взглянуть на разъяренное светило. Его огненные лучи проникали всюду. Небо, крыши домов, стены, мостовая были залиты белым светом. Казалось, воздух превратился в огромную призму, сквозь которую солнечные лучи сжигали землю, раздражали зрение, обоняние, слух. Улицы словно вымерли и казались шире. Вокруг царили зной и пустота. Воздух застыл. Ослепительно-белый свет резал глаза.