— Дивные создания! Сердце радуется, когда слышишь, как они щебечут. В моем доме поселилось четверо святых.
— Только четверо? — обиделся я.
— В котором часу изволил явиться вчера ночью? — спросила она, и наш изящный разговор стал удручающе грубым.
Следующий вечер также был пленительно тих. Мы слышали, как плещется в озере форель и как жуют жвачку лежащие на отмели коровы. Все мы собрались на верхнем этаже, я играл на пианино, Вирджилиус сидел на подоконнике перед открытым окном, пел и отбивал такт серебряной пивной кружкой, которую юный Райдер получил как победитель в перетягивании каната, Джелли и Мэгги уже потихоньку начали вальсировать, а Крисси то веселилась, наблюдая, как бедняга Джелли учится танцевать, то принималась петь — тоже «Bab Bab Eró…» — и заливалась как птичка. Я думаю, по всему озеру было слышно, как мы музицируем.
Дверь распахнулась с таким грохотом, что загудело пианино, и похожая на черную бочку фигура местного викария загородила дверной проем, ибо, хотя его преподобию было никак не больше двадцати пяти — думаю, он служил в своем первом приходе, — он был очень толст. Кроме того, он был заносчивый и чванный. В колледже мы называли его Жаба. На секунду все мы замерли, как в остановившемся кинокадре — пивная кружка застыла в воздухе, вальсирующие танцоры превратились в две восковые фигуры, а Крисси окаменела с открытым ртом.
— Слава Господу нашему! — вскричал он горестно. — Итак, меня не ввели в заблуждение. — (Мысль о служащей почтового отделения, сидевшей вчера вечером у нас на кухне, пришла мне в голову много позднее; разговаривать со служащей почтового отделения — все равно что говорить в микрофон.) — И подумать только, что у меня под носом вот уже несколько недель происходят такие дела. — Тут он понизил голос, и тот зазвучал торжественно, даже таинственно. — И никто о том не знает и не ведает! — Затем он вновь взревел. — Подумать только: в летний день я не могу выйти из дому для исполнения своих благочестивых обязанностей и не услышать по дороге очередной кошачий концерт! — Он вновь понизил голос: — Видел бы всю эту мерзость Мартин Лютер! Как ваше имя? — обрушился он на Крисси. Она тут же стала белой, как ее чепец.
— Сесссстра Криссоссстома, отец.
— А вас как зовут, сестра?
— Меня зовут сестра Мария Магдалина, — с большим достоинством и с полным самообладанием сказала Мэгги, имевшая весьма сердитый вид.
— Очень подходящее имя, — буркнул викарий. Джелли побагровел от гнева. — Уйдите в ваши комнаты, пожалуйста. Я потолкую с этими джентльменами. — Он с презрительной насмешкой подчеркнул слово «джентльмены».
Монахини послушно испарились: Магдалина — с гордо поднятой головой, Крисостома — с ужасом во взоре. Маджеллан яростно повернулся к Жабе. Я схватил его за плечо. Не по чину простому монаху вступать в перепалку с викарием, да к тому же в его собственном приходе.
— Вы не имеете права, отец, разговаривать таким образом с сестрами.
Тот насупился, грозно, как туча.
— Как вы смеете пререкаться со мной, молодой человек?
Голос Маджеллана задрожал, но не от робости, а от волнения:
— Мы не делали ничего дурного.
Даже Вирджилиус вступил в спор, правда более почтительно: он понимал, что их обидчик — человек, облеченный властью.
— Чем мы так уж провинились, отец, мы просто пели, ничего больше.
Жаба чуть не задохнулся от гнева, это вышло у него очень эффектно — готов присягнуть, он был первым по элоквенции у себя в семинарии, — затем с убийственным сарказмом произнес:
— Вы просто пели? Вы всего лишь пели? Ну-ну! — Он сел на свою трость, хотя это была не складная, а простая трость, и стал раскачиваться взад и вперед. Он был поразительно самоуверен. — Возможно, господа, вы полагаете, что воротились времена Реформации? — И тут он снова загремел: — Вы просто пели? Танцевали? Пили? — Он размахнулся, стукнул тростью по пивной кружке и расколол ее.
Вирджилиус печально посмотрел на кружку и вздохнул: «Мы везучие».
У викария побагровел лоб.
— Я поговорю с вами завтра утром, жеребцы, после того, как побеседую с вашим начальством. Всего доброго.