— Да, кажется, помню такое имя.
— Еще бы. Не могли вы ее не знать. Такая, с золотой гривой. Красотка хоть куда! И, скажу вам, горячая девчоночка. Парень у нее был, звали Луни. Мы еще прозвали ее Куни-для-Луни.
— Да-да. Припоминаю. Очень милая девушка.
— Скажу вам, деточка, парней около нее кружилось что воронья по осени над пшеничным полем. Как вечер, так сидит с кавалером в передней зале впотьмах. Раз я зашла туда — про нее и из головы вон — и включила свет. Стоит там Луни у ней за стулом и держит обе руки у нее за пазухой.
Чтобы скрыть заливший лицо румянец, она склонилась над блокнотом и поспешила взять в руки перо. Но хозяйка, заметив, что она покраснела, громко рассмеялась. Старуха, довольная, издала горлом булькающий звук. Молодой муж тактично отвернулся и включил радио. Передавали Моцарта.
— А однажды купила она статуй Пречистой Девы — чтобы поставить себе в спальню. Большую — в человеческий рост, ей-ей. Пришлось Луни эту деву на руках переть от самой лавки. Да еще вверх по лестнице. А потом они полчаса ее устанавливали — тьфу, пропасть! «Силен ты, пострел, силен, — говорю я ему, когда они сошли вниз. — Одной-то девы, видать, было мало?» Он как глянет на меня — и наутек, а сам давится от смеха. Смекнул, к чему клоню. И вы думаете, красавица наша застеснялась? Ничуть. Интересно знать, что с ней потом приключилось. Женился он на ней или нет?
— Она уехала в Америку. Вышла замуж за французского графа.
— Ишь ты, сподобилась овечка божия. Выходит, эта фря теперь графиня? Ну и ну! Куни — графиня! Слышишь, Минни, что тут мисс О. говорит?
Под музыку и разговор, который слышала вполуха, она писала:
…Конурки эти — сущий подарок. Кусочек нашей прежней жизни. Хозяева мои родом из Западной Ирландии. Они держали пансион на Колледж-роуд. Я получаю истинное удовольствие, слушая их байки о частной жизни тех, с кем мы когда-то учились. В настоящую минуту они перемывают косточки Китти Куни. Помнишь такую? Она вышла замуж за фермера из графства Карван и первым заходом родила ему двойню. Так вот: я сделала свой выбор. Я буду жить здесь, в Ирландии, и жить с удовольствием. А хозяева мои — народ замечательный. И речь у них бесподобная. Вот только что, говоря о сметливости здешних ребятишек, старуха сказала: «Им хоть гусей на перекрестке пасти». Ну разве не прелесть? Да, те, кто покидает Ирландию, поступают неразумно, и ты в том числе. Жизнь в Ирландии овеяна чем-то теплым, душевным. Мне нужно…
Обнаружив, что жиличка не расположена поддерживать разговор, старуха, превозмогая боль, встала и с помощью дочери и зятя отправилась из своего угла наверх — спать. Еще некоторое время из ее комнаты над лестницей доносились кряхтение и стоны, затем кухня погрузилась в вечернее молчание. Когда музыка звучала тише, было слышно, как на улице мальчишки гоняют обруч по асфальту. Она приглушила радио, чтобы не мешать старухе, и музыка разлилась в воздухе тихим шепотом.
…Мне нужно сказать тебе о важном, — писала она. — У меня появилось непреодолимое желание отдаться какой-нибудь всепоглощающей страсти. Скорее всего, я увлекусь музыкой. Но мне нужно не только ее слышать. Нет, это будет не то. Этого мне недостаточно. Это меня не удовлетворит. Я хочу играть сама. Хочу погружаться в нее с головой. Если уж жить вне монастырских стен или интерната, то это нужно — непременно. Нужно что-то, поглощающее целиком. А так остается только читать, читать и читать. Сейчас я читаю Бальзака. Он порождает во мне страстное желание…
Вернулся сверху хозяйкин муж и принялся шарить в ящике кухонного шкафа.
— У меня, помнится, был здесь где-то шматок веревки.
Она откинулась на спинку стула.
— Пишете всё? — бросил он, склоняясь над ее плечом.
— Да, письмо родному человеку.
В тесном домике обходились без гостиной — огромный недостаток: ей негде было уединиться, только в собственной каморке, такой крохотной, что там не умещался даже стул и приходилось сидеть на кровати.
— Ночь-то какая, слава те господи, — красотища! — сказал он, не переставая рыться в шкафу. — Вон как вызвездило. Небо — что твое решето.
— Это хорошо. Добрый знак.
— А в воздухе, заметьте, уже осень чувствуется. И куда я, черт бы меня драл, ее засунул? Звезды будто в мороз попыхивают. А, вот она, окаянная. — Он задвинул ящик и, направляясь к двери, бросил с самодовольной ухмылкой: — Не забудьте поставить в конце «целую».
— Я пишу подруге, — сказала она с горечью, но он не поверил и, закладывая щеколду, захихикал.