— Не желаю иметь ничего общего с этим так называемым мистером Мэлдремом. Хватит с меня этих мошенников биржевых маклеров.
Лишь в четыре часа я сдался — взбешенный, отвергнутый, униженный и вымотавшийся. В моем белом «ягуаре» (в котором, как я ей сказал, я сегодня утром приехал из Дублина) я медленно — по ее высочайшей просьбе — провез ее по городу и остановился у ее дверей, где нас окружила толпа соседских мальчишек, восторженно ахавших над белой, «что твой снег», машиной, как выразился один из них. Я горячо заверил тетушку, что следующим летом опять ее навещу, поцеловал на прощанье, попросил извинить меня за спешку, сказав, что до темноты должен вернуться в Дублин, и под ликующие крики ребятишек покатил прочь. Едва отъехав за угол, я остановил машину и стер с лица ее губную помаду. Я гордился тетушкой, презирал себя и ненавидел Мэла и все, что олицетворяют он и ему подобные, причем сам не знал, что под этим подразумеваю, разве только это имело кое-какое отношение к развращающему нас всех могуществу денег.
У меня не было ни малейшего желания слушать его торжествующий хохот. Я оставил машину на безлюдной Южной Мэл и пошел бродить по тихим воскресным улицам города своей юности, мало что замечая вокруг. Я был слишком зол и слишком поглощен заботой — как бы исхитриться помочь тетушке, и меня донимали горькие мысли о Мэле, и о самом себе, и о том, что сделали с нами годы. Прав ли он, говоря, будто я ничего не знаю о бедняках вроде тетушки Анны? Его Шейла — та же молоденькая хорошенькая тетушка Анна, такая же нищая и, как когда-то тетушка Анна, оказалась причастна к миру богатства. Что он-то, в сущности, о ней знает? Наконец я подошел к самому главному — в ту минуту я стоял, перегнувшись через перила старого моста южных ворот, глядел на речку Ли, от которой сейчас, во время отлива, исходил отнюдь не сладостный аромат, и думал опять не только о Мэле, но и о нас обоих, какими мы были здесь давным-давно, в студенческую пору. Что я, в сущности, о нем знал и знаю? Моей тетушки Анны сейчас не существовало, ее заменила некая «мисс Анна Уилен, провинциальная дама в стесненных обстоятельствах» (так написали бы о ней в каком-нибудь из ее любимых третьесортных романчиков лиловой серии), у которой только и осталось от лучших времен, что воспоминания да меховое манто, обманутая и лишенная тысячи фунтов — таким бы стало ее утраченное богатство через каких-нибудь несколько недель — ловким биржевым маклером. А существовал ли на свете мой друг Мэл — тот, каким я его представлял?
В каждом из нас не один человек. Мы проживаем несколько жизней — веры, честолюбивых стремлений, иногда любви, часто дружбы. Мы меняемся, умираем и опять живем. В этом его уютном коттедже я был гостем призрака? И сам призрак? Если он стал другим, Шейла, должно быть, его знает. А я нет. Сколько я могу судить, она его меняет. Я поднялся с парапета, пошел обратно к автомобилю и только и понимал, что, вернувшись в коттедж и покидая его, надо постараться ничего этого не высказать.
Я приехал как раз вовремя, чтобы выпить с Мэлом и местным викарием еще один прохладный мартини, приготовленный Шейлой. За ужином, который ничем не уступал вчерашнему, я предоставил вести беседу Мэлу и его гостю — все больше об археологии, птицах, предполагаемом аэропорте, местных политических сплетнях. Я завидовал этим двоим. В столице никто никогда не обсуждает местные новости так основательно и увлеченно, как обсуждают провинциалы дела и людей своего города-государства. Викарий не засиделся. Сразу после его ухода Мэл повез Шейлу домой. Вернулся он минут через двадцать.
Я стоял, опершись рукой о каминную полку, и слушал обратную сторону идиллии «Зигфрид», конец последнего акта «Валькирии». Когда Мэл вошел, я поднял руку, знаком прося его помолчать, я был взволнован чудесной героической музыкой, сопровождающей Брунгильду на горном склоне, в Валгалле, в огненном кругу, сквозь который однажды прорвется молодой человек, не кто-нибудь, а Зигфрид, чтобы освободить ее поцелуем. Мэл опустился в кресло, закинул руки за голову, и мы оба слушали, пока музыка не отзвучала и в ушах опять не загудела тьма, обступившая дом. Некоторое время мы молчали, а потом я сделал то, что обещал себе не делать.
— Ну? — сказал я, посмотрев сверху вниз на Мэла.
— Ну? — произнес он, подняв на меня глаза.
— Тебя можно поздравить?
— С чем?
— С твоей Брунгильдой.
Он лениво покрутил головой, откинутой на спинку кресла.
— Ты хочешь сказать — нет? Или сам не знаешь?
Он опять медленно покрутил головой.
— Предпочитаешь умолчать? Прежде ты так не осторожничал, Мэл. Что с тобой произошло? Ну же, Мэл, воспользуйся случаем, такое раз в жизни выпадает. Для начала не лишай тетушку Анну ее дивидендиков.