Фердинанду уже приходилось слышать легенду о женской непорочности в других странах (исключений было немного, мы о них уже упоминали), и он обнаружил, что это соответствует истине лишь до тех пор, пока не установишь точный смысл слова «непорочность» в понимании местных жителей. Но как определить ирландский вариант? В конце концов, не ведая, что творит, ему помогла сама Селия и развеяла его последние сомнения в том, что она женщина чувствительная, пылкая и увлекающаяся, невзирая на воздействие добродетельных сестер из монастыря близ площади Испании.
Случилось это вечером в начале мая, когда ее Михол отправился в западные графства, по всей вероятности проверить, успешно ли производится то, что она с презрением именовала «ножницы, скрипящие по-гэльски». Ферди повез ее к себе на квартиру выпить рюмочку на сон грядущий, после того как они долго наблюдали порядком затянувшуюся кончину Мими в «Богеме». Она процитировала слова Оскара Уайльда о том, что лишь человек с каменным сердцем способен не рассмеяться, читая о кончине крошки Нелл, и, зацепившись за это остроумное высказывание, они продолжали разговор в том же духе, сидя рядышком на канапе. Он поглаживал ее по голому плечу, и надежда, что сегодня наконец ему воздастся за терпение, разгоралась в нем все сильнее, как вдруг Селия спокойно, с любопытством задала опасный вопрос:
— Ферди! Можете вы объяснить, почему мы не верим, что Мими на самом деле умерла?
Его ладонь медленно скользила взад-вперед от ее ключицы к лопатке и обратно.
— Потому что, милая моя капустка, от нас этого никто и не ожидает. Что она делает? Поет, словно жаворонок? При последнем издыхании? Когда уже практически нет легких? Я француз. Я понимаю природу реальности и могу вас просветить на этот счет. Искусство, дорогая моя Селия, потому и называется искусством, что оно не есть реальная жизнь. Искусство не копирует и не изображает реальность, оно ее приукрашивает. В этом суть классического французского отношения к жизни. А также, — добавил он, нежно ей улыбнувшись, — отношения к любви. Из самых необузданных наших страстей мы создаем изящное искусство любви.
Он внезапно перестал ласкать ее плечо и окинул ее взглядом, в котором смешались восхищение и досада. Весь ее облик опровергал его слова. Кроме умения с искусством одеваться и — он уверен был — с еще большим искусством раздеваться, она была безыскусственна. Ни малейшей косметики, как вогезская крестьянка. Что ж, выходит, он ее неверно понимал? Может быть, она и в самом деле это чудо — спелый персик, оказавшийся лет двадцать назад в центре города, однако взращенный в огороженном саду, в деревне, и все еще несущий в себе солнечное тепло и свежую прелесть красок, все еще нетронутый, пушистый, невинный, как утренняя роса? Он почувствовал у себя на губах ее сладостный сок. Уж не разыскал ли он недостающий кусочек картинки-загадки? Невинность за семью печатями. Если это в самом деле так, он целых шесть недель трудился понапрасну. Эта осада может продлиться шесть лет.
— Нет, Ферди! — воскликнула она сердито. — Вы совсем неверно меня поняли. Я говорю не об искусстве, а о жизни. В реальной жизни любая итальянская девушка в свой смертный час будет думать только об одном: надо позвать священника. Ведь она готовится предстать перед господом богом.
Ферди сразу же увидел: указующий перст господа бога направлен на него, сквозь люстру; и разговор переключился на любовь англичан, ирландцев, французов, индейцев, мусульман, итальянцев, и, конечно, заодно они поговорили о папизме, об Александре Шестом и кровосмешении, Савонароле и непристойных картинках, Жанне д’Арк и мученическом венце, о смерти, о грехе, об адском пламени, о Цезаре Борджиа — Селия уверяла, что, умирая, он слезно умолял об исповеднике, который бы вознес о нем молитву.