Не сомневаюсь, что такое утверждение глубоко возмутит защитников «народной души». Они далеко не всегда реакционеры, как можно было бы подумать. Как всем анахроничным обществам, Испании присущи нравственные и эстетические черты, покоряющие и притягивающие жителей стран более современных и развитых, чем наша. Ее первозданность, ее богатый фольклор, девственность и нетронутость ее пейзажей — вот доводы тех, кто хочет навечно сделать нас музейными смотрителями, а то и реликвиями прошлого. Но мы не можем довольствоваться подобной перспективой и обязаны заявить, что сохранение этих черт несовместимо с прогрессом, даже если они по-человечески дороги нам и их исчезновение вызовет у нас боль. Если — представим себе такое — в один прекрасный день благодаря промышленному развитию и росту уровня жизни испанец станет довольным и упитанным, как швейцарец или бельгиец, наш долг — бороться за это превращение, хотя оно нам и неприятно. Наше эстетическое чувство не должно восторжествовать над истинными интересами страны. Один из серьезных парадоксов нынешней эпохи состоит в том, что мы, писатели и художники, ратуем за общество, в котором, пожалуй, не сможем жить.
Ни героизм, ни бескорыстие, ни бедность, понимаемую как достоинство, нельзя признать чертами, определяющими сегодняшнее поведение испанцев. Еще одно качество, которое нам часто приписывают и соотечественники и иностранцы, — благородство. Рискуя вновь возмутить тех, кто любит порассуждать насчет нашей души, возражу, что благородство осталось разве только на бумаге. Массовый героизм, порожденный войной, исчез с ее окончанием. Царящие ныне ложь и притворство — следствие тех же обстоятельств, что формируют общественный уклад испанцев, вынуждая их поступаться истиной. Деятели культуры должны отчетливо сказать, что достоинства и недостатки народа не есть безусловные и неизменные атрибуты его бытия; они возникают, развиваются и исчезает в соответствии с поворотами истории. Так, в 1959–1960 годах нравственный подъем, вызванный кубинской революцией, породил у рабочих и крестьянских масс такие идеи и надежды, каких нельзя было себе представить до этого. В то же время коварство и лицемерие, узаконенные системой политического гнета, заражают в конечном счете все общественные слои. В стране, где обществом управляют лживые законы, лживыми должны стать и отношения между людьми. Порожденная диктатурой привычка молчать на людях или открыто обманывать просачивается в личную жизнь тех, кто мирится с таким порядком.
Посмотрим внимательно, как испанцы ведут себя дома, и под личиной искренности мы обнаружим язвы двоедушия и притворства. Испанию принято считать страной здоровой морали. На деле супружеские и семейные отношения здесь намного аморальней и грязнее, чем в большинстве государств нашей цивилизации и культуры. Цензура на кинофильмы, книги и периодическую печать приводит к ханжеству в быту. Жертвы цензоров, мы, не замечая того, начинаем подвергать цензуре самих себя. Лицемерие в общественной жизни, постоянное вероломство, тайная зависть стали хронической болезнью, которая в той или иной степени поразила всех испанцев. Недуг достиг таких размеров, что угрожает пережить породившую его ситуацию и волнует нас уже независимо от последней. Произведения Золя показывают, как образ мыслей, возникший при Второй империи Наполеона III, держался в течение нескольких десятилетий, уже при Третьей республике. Осторожность и трусость — побочный продукт ныне действующей цензурной системы — не умрут, без сомнения, и тогда, когда появится более совершенный общественно-политический механизм. Уже сегодня начать с ними борьбу — вот, на мой взгляд, одна из первостепенных задач поэта, драматурга и прозаика.