Самым естественным посредником между чешской демократией и русинским народом была бы русинская интеллигенция, — говорил Седлячек. — Но, к сожалению, этими посредниками мы воспользоваться не можем. Русинская интеллигенция, как это ни грустно, не столько хочет помогать нам в осуществлении наших благородных стремлений, сколько использовать нас. Русинская интеллигенция понимает освобождение русинского народа таким образом, что места, которые занимали до сих пор венгерские господа, теперь должны занять русинские интеллигенты. Русинская интеллигенция использовала нас для борьбы против Габсбургов, против венгерских крупных помещиков и против большевиков, а теперь она хочет избавиться от нас.
— Мы должны убедить ее в том…
— Невозможно, господин советник. Никого нельзя убедить в том, что его интересы не совпадают с общими интересами. На русинскую интеллигенцию мы, к сожалению, рассчитывать не можем. Это единственно правильное, возможное разрешение тяжелого для нас вопроса, как бы парадоксально это ни звучало. И, подумав об этом, вы, господин советник, скажете, что я прав. Единственным надежным союзником чешской демократии на русинской земле являются потерявшие свою власть венгерские господа. Выслушайте меня до конца, господин советник. Венгры не могут рассчитывать снова сесть на шею русинского народа в Чехословацкой республике, а если этой надежды у них нет, то они должны выбирать между высококультурной чешской демократией и голодной, отсталой русинской интеллигенцией. Они выберут нас. Сейчас некоторая часть их выдает себя за русин, но самые умные венгры утверждают, что они словаки. Это означает, что они хотят стать нашими близкими родственниками. Я знаю, что они нам не родственники. Но нам надо уважать их стремление к родству и использовать его. Возьмем конкретный пример. Почему считает себя словаком, скажем, этот Кавашши? Потому что он хочет работать вместе с нами, чешскими демократами, и не желает сотрудничать с интригующей против нас русинской интеллигенцией. Вот где решение, господин советник. Мы должны, конечно, зорко следить за тем, чтобы не венгерские господа использовали нас, а мы использовали их. В этом отношении нам безусловно поможет наша более высокая культура и то обстоятельство, что политическая полиция находится в наших руках.
Неделю спустя после этого разговора генерал Пари сообщил Седлячеку, что, по донесениям тайной полиции, советник Лихи чуть ли не целыми ночами ведет переговоры — при закрытых дверях — с Кавашши, который, хотя и называет себя словаком и был одним из вице-председателей Национального собрания, все же является подозрительным, даже очень подозрительным человеком. Особенно подозрителен он с тех пор, как начал часто получать и посылать телеграммы за границу. Телеграммы эти были подозрительны больше всего тем, что на вид в них нельзя было обнаружить ничего подозрительного.
Тайная полиция готовилась к продолжительному расследованию этого дела, но Пари распорядился, чтобы Кавашши тотчас же был арестован. Из полицейского арестного дома Кавашши пытался послать тайком письмо советнику Лихи. В этом письме он называл Пари «марокканским Наполеоном».
Прочтя это письмо, генерал хотел арестовать и Лихи. Седлячеку пришлось пустить в ход все свое красноречие, чтобы удержать Пари от этого, по мнению Седлячека, слишком рискованного шага. Пари согласился оставить Лихи на свободе только при условии, если Седлячек вместе с ним подпишет телеграмму, в которой они потребуют от чехословацкого правительства, чтобы Лихи, как крайне подозрительный субъект, был немедленно же отозван.
Телеграмма была послана. Одновременно с ней Седлячек послал Тусару подробный меморандум о положении в Подкарпатском крае. В этом меморандуме Седлячек заступался за Лихи и доказывал, что какие бы факты против Лихи ни были обнаружены, он все же не изменник родины, а просто незадачливый кабинетный ученый, которому не следует заниматься политикой, так как своей политической деятельностью он только вредит стране и губит самого себя. Седлячек с большой теплотой просил премьер-министра Тусара не губить молодого ученого, заслуживающего лучшей доли…
Узнав, что Седлячек спас его в Ужгороде от тюрьмы, а в Праге — от политической смерти, Лихи написал ему длинное письмо, в котором с большим пафосом заверял полномочного правительственного эмиссара русинской земли в своей вечной благодарности.