— Ну, сынок мой Микола, теперь расскажи мне все по порядку, без утайки, что делают и как живут наши братья там, под Карпатами.
И Микола заговорил. После его первых слов лицо Ленина сделалось грустным, потом из глаз Ленина потекли горькие слезы, и, наконец, — руки Ленина сжались в кулаки.
— Хватит! — крикнул он Миколе. — Теперь я все знаю! Тут не говорить надо, — продолжал он потом несколько тише. — Разговоры тут не помогут.
— Что же поможет? — спросил Микола.
— Вера мужчины, сила мужчины, смелость мужчины, — ответил Ленин. — Где имеется все это вместе, там и ад превратится в рай. Есть на Карпатах вера, сила и смелость? — спросил Ленин.
— Есть, — ответил Микола.
— Тогда можешь сказать нашим карпатским братьям, что скоро все будет совсем иначе…
Когда гости, уже после полуночи, наконец распростились, обещав опять прийти завтра, жена Тимко сделала мне на полу постель из шубы и русской офицерской шинели.
— А это все знают, что Микола находится в Москве? — спросил я ее перед тем, как ложиться.
— Все знают, что он не там, — ответила она. — Старый двухголовый лжец лучше всех знает, где он находится. Он носит ему по воскресеньям еду.
— Значит… Значит, это неправда, будто Ленин обещал, что скоро все будет хорошо?
— Обещал, — ответила жена Тимко. — Это тоже знают все. О Ленине даже Вихорлат не посмел бы сказать неправду.
Утром меня разбудил Тимко.
— Директор Михайи хочет поговорить с вами, товарищ Балинт.
— Директор завода — со мной?
Я подумал, что ослышался, но Тимко повторил.
— Что хочет от меня Михайи?
— Это только бог знает, — ответил Тимко.
После недолгого колебания я решил пойти к Михайи.
От дома Тимко до завода, во дворе которого находилось здание дирекции с обвитыми барвинком стенами, я должен был пройти через так называемую главную улицу. Сойва за те восемнадцать лет, что я ее не видел, внешне почти не изменилась. Те же дома, которые стояли здесь раньше и которые я помнил еще с детства, у домов те же деревянные скамейки. Новые дома, которые с тех пор были выстроены, были так же малы и грустны, как и их старшие братья. Действительно новым был только расположенный за лесопильным заводом химический завод с тремя трубами. Окружающие Сойву горы, казавшиеся мне в детстве гигантскими, как будто съежились с тех пор. Но и так под белым снежным покровом они были прекрасны.
Когда я ребенком жил в Сойве, Михайи там еще не было. Прибыл он в Сойву, должно быть, вскоре после моего отъезда, так как Филиппа Севелла, которого он называл «несчастным Севелла», директор, по его словам, помнил хорошо. Зачесанные вверх волосы Михайи были белы, как серебро, а усы с проседью расчесаны на венгерский манер. Глаза его были голубые и почти такие же чистые, как у детей. Речь свою он сопровождал энергичными жестами. Трудно было поверить, что этому человеку уже больше шестидесяти лет и что он потерял на войне трех сыновей.
— Я попросил вас к себе, господин Балинт, только потому, что слышал, будто вы племянник несчастного доктора Севелла. Я искренно жалею вашего дядю, хотя мне известно, что он сам был виноват в своей гибели. Трудно понять, как мог такой умный человек быть таким безумцем.
Директор глубоко вздохнул.
— Перейдем к делу. Разрешите мне говорить открыто?
— Прошу вас, господин директор.
— Хорошо. Итак, завод не нуждается ни в каких профессиональных союзах и не потерпит никаких организаций. Хватит! Если рабочие, на свою беду, ничему не научились, то мы научились многому. Следовательно, вы должны покинуть Сойву. Можете ехать куда хотите. Разрешение на выезд я достану вам сам. Если вы уедете сегодня же, вы получите от завода, от меня сто долларов. Я знаю, это деньги небольшие, но все же деньги. Разумеется, соглашение останется между нами. Если вы уедете завтра, получите только пятьдесят долларов. А если послезавтра, то не получите ничего, потому что послезавтра вы должны будете уехать независимо от того, хотите вы этого или нет.