Участники собрания пели стоя. Бескид аккомпанировал на гармошке. Когда пение окончилось, те, у кого были сидячие места, сели.
— Сейчас выступит Кальман Асталош, — объявил Фельдман. — Он будет говорить по-венгерски. Для тех, кто по-венгерски не понимает, тут же будем переводить на русинский и еврейский. Пока он будет говорить, не шумите. Курить можно, плевать нельзя.
Асталош взобрался на стол, за которым сидел Фельдман. Он был одет в старый костюм шоколадного цвета, принадлежавший когда-то моему отцу, а потом дяде Фэчке.
В течение нескольких минут Асталош молча пристально смотрел на присутствующих. Стало тихо, как в церкви.
Затем, вытянув правую руку, Асталош заговорил:
— Братья рабочие!
Дальше говорить он не мог.
Сидевшие в первом ряду фанатически верующие женщины будто по команде вскочили со своих мест, повернулись к оратору спиной и быстрым движением подняли юбки.
Весь зал разразился хохотом.
Ошеломленный Асталош с минуту молчал. Он чуть не упал со стола. Посмеявшись вместе со всеми, он, заглушая хохот всего зала, громко сказал:
— Эх, бабы, бабы! Вы что думаете — я жеребец?
Зал опять захохотал, еще громче, чем прежде.
— Здорово он им ответил!
— Поделом!
— Так им и надо, поповским шлюхам!
Но смех этот был направлен уже не против Асталоша, а за него. Этого никто не говорил, но чувствовали все.
Вдруг кто-то выкрикнул:
— Да здравствует Кальман Асталош!
Возглас подхватил весь зал.
Женщины, пришедшие для того, чтобы высмеять Асталоша, мигом исчезли. Большинство из них вылезло в окно. Сидевшие во втором ряду слушатели перешли вперед, а теснившиеся сзади заняли освободившиеся места. Те, кто стоял на улице, протиснулись в зал, и их оказалось в два- три раза больше, чем покинувших помещение женщин.
Во время этой перегруппировки Асталош с серьезным видом неподвижно стоял на столе. Когда в зале восстановилась тишина, он снова заговорил:
— Братья рабочие!
У Асталоша был красивый низкий голос. Казалось, он доносился откуда-то издалека.
Из его доклада я понял мало. Но знаю, что говорил он очень хорошо. Часто вспоминал Тамаша Эсе.
Присутствующие не спускали с него глаз. Большинство слушало его с раскрытыми ртами. Слушатели иногда вздыхали, временами, как бы в ответ на его слова, раздавался охватывающий весь зал угрожающий ропот. Некоторые выражения Асталоша очень волновали слушателей (няня Маруся громко плакала), а многих заставляли сжимать кулаки.
Асталош говорил добрых два часа.
Никому из присутствующих не приходилось еще, вероятно, слушать такую длинную речь. И все же они оставались на местах до конца. Тот, кто слышал первые слова Асталоша, хотел послушать и остальные.
Когда Асталош кончил, Фельдман спросил, нужно ли перевести доклад на русинский или еврейский языки? Но в этом не было надобности. Все ответили, что поняли.
— У кого имеются вопросы или кто хочет выступить, пусть пройдет сюда.
Говорить не хотел никто.
Собрание кончилось пением «Песни дружка Тюкоди» под аккомпанемент гармошки Бескида.
Рабочие из Волоца и Верецке торопились домой, только сойвинцы и несколько харшфалвинцев, стоя у здания школы, обсуждали то, что услышали от Асталоша.
Асталош тоже должен был торопиться, чтобы поспеть на поезд, отходящий в Берегсас. Фельдман проводил его на станцию. У вокзала их ждали четыре жандарма и два сыщика. На Асталоша и Фельдмана надели наручники. Их обоих арестовали.
После праздника
Утром в Сойве все уже знали, что Асталоша увели жандармы. Целый день из уст в уста передавали известие, что по приказу Вашархейи закованных в кандалы арестантов, окруженных двумя рядами конных жандармов, отправили пешком в Берегсас.
Асталош выступил в Сойве в воскресенье. В понедельник начальник уезда приказал закрыть клуб еврейских рабочих, так как он «является рассадником богохульства и возмущения против короля и отечества». Библиотеку клуба, состоявшую из восьмидесяти трех книг, Вашархейи конфисковал.
Узнав о случившемся, жители деревни взволновались. Но всех тревожило больше всего не то, что будет дальше, а почему так произошло. Одно было ясно — Вашархейи сам хотел выступления Асталоша. Почему? Большинство было того мнения, что он сделал это по совету трех сойвинских попов. Предположение это было очень правдоподобным. Тем не менее многие сомневались.