— Так какой же рассказ тебе нужен, Геза? — спросил он меня, пуская большие кольца дыма.
Я сел под деревом, оперся спиной о ствол, подробно разъяснил ему, что я читал, как это чтение на меня подействовало, что я решил и чего от него хочу.
Мои пространные объяснения Фэчке сопровождал одобрительными кивками головы.
— Гм, гм, — сказал он, когда я кончил. — Если это все, то помочь еще можно. Я расскажу тебе, — продолжал дядя Фэчке, выпив залпом остаток вина, — я расскажу тебе, как мы с одним моим приятелем, неким Микуликом, подшутили над английским королем.
— Над английским королем? — спросил я удивленно.
— Вот именно, — подтвердил дядя Фэчке. — В те времена, когда у меня еще только что начали расти усы, королем Англии был некий Максимилиан. Максимилиан Третий — подлая кровожадная пиявка. Но давай все по порядку. Микулик и я отправились пешком по свету, и нам взбрело в голову пойти работать на какую-нибудь английскую лесопилку. В Англию, как ты, наверное, знаешь, дорога ведет через Турцию…
— Ничего подобного! Как это дорога в Англию ведет через Турцию? — возразил я.
— Тогда это еще так было, сынок. Мне ты можешь поверить, потому что я это знаю не из каких-нибудь глупых книг, а по собственному опыту. Одним словом, как я уже говорил, мы с Микуликом отправились пешочком через Турцию. Не знаю, сказал ли я уже тебе или нет, что этот Микулик был чертовски сильным человеком: мелкие деревья он просто вырывал из земли рукой, а крупные валил плечами. Одно время он даже показывал эти фокусы в каком-то немецком театре.
— В театрах нет живых деревьев, — перебил его я.
— В венгерских театрах нет, а в немецких есть. А ты, пожалуйста, не пытайся знать все лучше меня, опытного человека, особенно когда я тебя учу. Ну, чтобы не запутывать свой рассказ, — туркам мой Микулик страшно понравился. Надо сказать, что турки вообще очень уважают сильных людей. Ну и уговаривали турки Микулика навсегда остаться жить у них, ублажали его красивыми словами, вкусной едой, крепкими напитками, золотой одеждой.
— А на каком языке турки разговаривали с Микуликом? — перебил я поучительную лекцию дяди Фэчке.
— На каком языке? Ну, знаешь, сынок мой, обыкновенные турки любят болтать по-турецки, но те, которые рангом повыше, охотнее говорят по-венгерски.
Я встал.
— Куда ты идешь, Геза?
— Пойду принесу еще немножко вина.
— Вот это умно! Прямо удовольствие учить тебя!
Я вошел в комнату отца и изнутри запер дверь на ключ. Я не знал почему, но мне было страшно стыдно. До того стыдно, что я вышел из темной комнаты, только когда уже по всему дому звали меня ужинать.
На другой день утром Фэчке опять пришел к нам. Я хотел избежать этой встречи, но он подошел и взял меня за руку.
— Я пришел к тебе, Геза. Знаешь, — продолжал он, когда увидел, что я ничего не отвечаю, — вчера во мне говорило вино. С человеком, который видел много бед в своей жизни, бывает так, что если он не пьет, то и говорить не может, а если выпьет, то говорит неправду. А знаешь, почему я пришел к тебе, Геза? Асталош лежит больной. У него кровохарканье. Если ты хочешь услышать умные слова, идем со мной. Мы с тобой попросим Асталоша, и он расскажет тебе такие вещи, которые, кроме него, никто выдумать не умеет.
С тех пор как я в последний раз видел комнату, в которой жили Фэчке и Асталош, в ней стало как будто немного больше порядка. Соломенные тюфяки лежали на какой-то деревянной подставке и были покрыты украинскими покрывалами. В середине комнаты стоял стол, на нем лежали книги, тетради, бумага. В комнате было два стула.
Асталош лежал одетым на одной из кроватей. Он был страшно удивлен, когда я сказал ему, что слушал его доклад в Сойве. Мы начали разговаривать о Сойве, потом о Берегсасе. Наш разговор время от времени прерывался кашлем Асталоша. На платке, которым он после приступа кашля вытирал рот, были большие пятна крови.
Я старался направить разговор в желательное для меня русло. Но это мне не удавалось. Дядя Фэчке понял мой взгляд, моливший о помощи.
— Знаешь, Кальман, Геза прочел книгу, написанную каким-то русским, и теперь он тоже хочет быть таким, как этот русский. Ему нужна помощь.
Асталош посмотрел на меня с удивлением.
Я думал, что он высмеет меня, когда я расскажу ему, над чем ломал себе голову. Но Асталош не смеялся.
— Древние римляне считали, что, если человек хочет великого, это само по себе уже большое дело. Ты же сразу захотел слишком многого, маленький Балинт. Ну, что же, вперед! Товарищ Горький, — ударение было на «товарищ», — очень большой писатель и великий революционер.