Мелани изо всех сил противилась моему предложению поехать к врачу, несмотря на то, что мы с Теодором каждый день уговаривали ее. Она плакала, затыкала уши и кричала:
— Оставьте меня в покое! Я вам не сделала ничего худого. Зачем же вы меня так мучите?
— Мы тебя не мучим, — возражал я, — Мы тебе добра желаем.
Наконец мне пришлось чуть ли не силой вытащить ее из дому и усадить в машину. Всю дорогу она проплакала, и думаю, в тот первый раз она не очень толково говорила с врачом. Потом пошло легче. Иногда она даже охотно собиралась в дорогу, хотя перед тем всегда основательно плакала.
Как-то врач вызвал меня.
— Ваша жена страдает от тяжелых душевных конфликтов, — с важной миной сказал он, будто я и сам давно этого не определил.
— А в чем дело? — спросил я.
Он пожал плечами:
— Не знаю, она не говорит. Но я полагаю, что дома у вас не все идет как надо.
— Пожалуй что так, — ответил я и немного рассказал ему о нашей жизни.
— Вашей жене на продолжительное время нужна перемена обстановки. Ей нужны спокойный дом и уход. Возможно, что это ее вылечит.
— Но куда же ее направить? — спросил я.
— Есть хорошие клиники, где она находилась бы под наблюдением врачей. Если вы хотите…
— Вы имеете в виду клинику для нервнобольных? — с удивлением спросил я.
— Да, — сказал врач. — Именно это ей и нужно.
Я попытался осторожно сообщить Мелани о том, что сказал врач, ибо хорошо понимал, что ей будет тяжело последовать его совету. Но она отказалась с такой решительностью, какая была ей совсем несвойственна и потому производила особенно странное впечатление.
— Нет, — воскликнула она, — я не поеду! Ни в коем случае! Делайте со мной, что хотите!
— Я не хочу тебя принуждать, — сказал я. — Ты сама должна прийти к убеждению, что эго для тебя самое лучшее.
На некоторое время я оставил все по-старому, надеясь, что Мелани оценит предостережение и по крайней мере в моем присутствии перестанет плакать и ходить с таким унылым лицом. Однако ее болезнь зашла уже слишком далеко — об улучшении не могло быть и речи. Напротив, ее состояние с недели на неделю ухудшалось.
А кроме того, я составил свой особый план и спокойно выжидал возможности его осуществить. Я решил жениться на Ирис и как-то вечером спросил девушку, хочет ли она стать моей женой. Сначала она подумала, что я шучу. Но, заметив, что я говорю серьезно, она вскоре перестала смеяться и возразила:
— Об этом я никогда не думала. Я ведь слишком молода для тебя. Ты представляешь себе: разница в тридцать пять лет!
— Я для тебя слишком стар? — спросил я и сжал ее руку. — Для меня ты не слишком молода.
— А твоя жена? Что ты с ней сделаешь? Ей будет очень тяжело разводиться в таком возрасте.
На это я сказал:
— А мне тяжело дальше жить с ней и думать, что я могу потерять тебя. Я уже однажды потерял жену, которую любил. Она была очень на тебя похожа. Ты могла бы быть ее дочерью.
Ирис отломила кусочек шоколада, лежавшего перед ней на столе.
— Не знаю, — помолчав, промолвила она. — Я бы не возражала жить в загородной вилле и называться супругой национального советника… Ой, как это смешно! Но между нами стоит твоя жена. Я не хочу ее вытеснять.
— Своими чудесными глазами ты уже давно вытеснила ее! — воскликнул я и хотел поцеловать девушку. Но она отстранилась.
— Оставь, я ем шоколад!
— Кроме того, — продолжал я, — жена в ближайшее Бремя поедет в клинику для нервнобольных. И скоро она оттуда не вернется. При этом условии развод — детская игра.
Мне необходимо было считаться с людьми. Разговоров, которые пошли бы, если бы я развелся с Мелани, чтобы жениться на ветреной девчонке, я не мог избежать. Но я хотел по крайней мере отнять у сплетников основание для ядовитых замечаний, предательски подрывающих положение человека в обществе. Если мужчина возбуждает дело о разводе после того, как за его женой закрылись двери сумасшедшего дома, — это вполне естественно и не может быть вменено ему в вину.
— Я подумаю, — сказала Ирис. — Сегодня я еще сама не знаю.
— О чем тут долго думать? — не без удивления спросил я.
— Видишь ли, тебе скоро шестьдесят. С моей стороны это будет некоторая жертва. Не так ли?
— Не замешан ли тут другой мужчина? — в страхе спросил я.
Она рассмеялась, дернула меня за нос и сказала:
— Может быть!
Несколько недель меня терзала жгучая ревность. Желая затмить соперника, я осыпал Ирис подарками. Каждый возраст имеет свое оружие! Было время, когда я избил противника, теперь я пытался достигнуть цели могуществом денег; это средство до сих пор действовало без отказа. Оно сослужило мне службу и теперь: к осени Ирис наконец сказала «да».