Они были точно живая картина, представляющая раввинов, собравшихся обрезать молочного — то бишь новорожденного младенца. Беспамятная даже сказала что-то насчет зеленой крайней плоти (она имела в виду зеленые листья, в которые был запеленат младенец), но увечная ее отругала, и не только отругала, но еще и пнула в ногу.
Разговор пошел о кукурузе. Доситей образно и со знанием дела рассказал все о кукурузе и о початках, и монахини, прерывавшие его время от времени вопросами или восклицаниями, остались довольны его познаниями. Монах объяснил им, что кукуруза — растение однодомное в отличие от человека, который есть двудомное, — тут, правда, он приостановился и не назвал человека двудомным растением. В каком это смысле? А в таком смысле, что у кукурузы на одном стебле растет и мужское, и женское соцветие. Мужское соцветие — это метелка, которую народ называет чубом, показывая, что считает ее мужским началом, а женская половина выбивается из-под зеленых пеленок початка в виде шелковистых волокон или волос. По божьему повелению чуб стряхивает свою мужскую пыльцу на нежные женские волосы, выбивающиеся из-под зеленой косынки початка, и таким образом происходит божье чудо. Кукурузе не нужно посредничества пчелы — достаточно легкого ветерка, чтобы чуб стряхнул свою пыльцу на шелковые волосы. А потом зародыш растет в зеленых пеленках, наливается, делается сначала молочным, а затем твердым, зрелым и хлебным.
Все это можно прочитать в каком-нибудь старом «Травнике» или в любом сочинении по ботанике. Беспамятная заметила, что она правильно сделала, когда усыновила валявшийся на дороге початок и долго держала за пазухой, потом и на алтаре держала его зимой, но недолго, пришлось его оттуда забрать, потому что в церкви появились бедные церковные мыши, перебравшиеся в Разбойну в поисках пропитания. «Повезло кукурузе, она однодомная, не то что мы, двудомные! — сказала она. — Давайте оторвем у этих початков крайнюю плоть и сделаем из них ерусалимки!» — предложила затем беспамятная и стала снимать с початков их зеленые пеленки.
Увечная меланхолически улыбнулась, Доситей тоже улыбнулся и, кроме запаха молочной кукурузы и зеленых листьев, уловил слабый запах базилика. Шутка с молочной кукурузой была грубовата для такого места, как монастырь, однако монах и увечная не осудили беспамятную, а отнеслись к ее усердной работе снисходительно.
В это время из хлева подала голос коза, и ее верещанье придало разговору совершенно другое направление, а именно: монахини спросили, как поживает коза. Доситею пришлось признаться, что скотинка чувствует себя прекрасно, но что нынче она его озадачила, потому что, когда он пришел ее доить, он увидел вместо вымени, набухшего молоком, совершенно пустое и съежившееся вымя. Беспамятная пошла взглянуть на козу и дать ей нежные кукурузные листья. Доситей проводил ее взглядом — широкий шаг, крупное тело под рясой; сильным, здоровым было еще это тело, лишенное идей и предрассудков; его идеи и предрассудки сидели напротив монаха — увечные, с меланхолическим выражением лица. «Бог милостив!» — неопределенно промолвила увечная и вздохнула. Коза, почуяв, что к хлеву приближается человек, заверещала сильнее.
Эта коза, еще маленькой яркой, была подарена монастырю монахинями из Разбойны в престольный праздник Старопатицы. Нрав у нее был живой и дикий, но она быстро привыкла к Старопатице и к монаху, даже вместе с ним карабкалась на звонницу. Порой она проявляла строптивость, забиралась на крышу хлева и крушила копытами старую, прогнившую черепицу, иногда даже оставалась там ночевать, но когда она подросла, то перестала забираться на крышу, иногда только поднималась с Доситеем на звонницу и, пока он звонил в колокол, просовывала голову в узкое окно и сверху наблюдала зеленый корм, разросшийся вокруг монастыря. Зеленого корма было много. Доситею не приходилось далеко за ним ходить, достаточно было пройтись между монастырем и собачьей могилой, чтоб наломать самых нежных веточек либо клена, либо орешника, а тем паче боярышника, потому что коза больше всего на свете любит молодые листочки боярышника и только потом уж все остальное.