Она опять вздохнула, поправила на себе фартук. Иван Мравов смотрел, как слабеет, стихает огонь в очаге, угли подернулись пеплом. Только одно полешко попискивало и постанывало, как живое, и над ним вилась тонкая струйка дыма.
— Земля, что для личного пользования, она вся по припекам да по перелогам, тетка Дайна, — проговорил сержант, пожимая плечами. — Что там может уродиться? Ужи да черепахи если, да еще ежевика разрослась так, что не продерешься!
— Это верно, — согласилась она, — да все равно негоже сидеть сложа руки. Если в земле не копаться, она вовсе одичает и запустеет. Видал, как запустел Чертов лог, а какое место было, пока мы его обрабатывали! Уж такое хорошее место было, Иван, в прежние времена там молебны служили, христианское место было, как сейчас помню, хоть и называли его чертовым именем.
Сержант шевельнулся на низкой табуретке, сел неудобно, что ли. Он встал, зачерпнул еще воды и опять выпил весь ковш до дна. Он потом и сам не помнил, как набрался смелости спросить, будто между прочим:
— Давно собираюсь тебя спросить, тетка Дайна, да все забываю. Я тебе с Матеем мешок лука послал, когда мы ездили по выселкам козлят скупать, и по сю пору не знаю, привез тебе Матей тот мешок или нет?
— Привез, привез, — ответила она, — почем мне было знать, что это от тебя!
У Ивана в ушах что-то пискнуло, перед глазами возник лежащий в телеге Илия Макавеев, порубленный топором. Собственно, его ударили топором только раз, но удар был смертельный… Он снова сел на табуретку, лицом к очагу. Полешко еще попискивало, и от него вздымался дымок и пар…
— Лук, — продолжала тетка Дайна, — да чего с ним делать, с луком-то? Подыскали бы вы лучше работу моему Матейке, в милицию бы взяли или куда на лесопилку пристроили, негоже молодому парню целыми днями бока отлеживать и в потолок глядеть, а по ночам бродить невесть где. Чего на потолок-то глядеть, ничего с потолка не свалится, а вот этими самыми руками заработать надо!
Она показала сержанту свои руки.
— Когда руки работают, и разум работает, и сердце тоже. Остановятся руки — все остановится, Иван, потому человек — он как мельница водяная, одно у него с другим связано, одно без другого не может!
Впервые разве видел Иван Мравов человеческие руки, что так пристально вглядывался в них сейчас?.. Сколько эти руки хлеба намесили и напекли, сколько рубах выстирали и залатали, сколько пряжи напряли и сколько ткани наткали на ручных станах, сколько дров нарубили в лесу, сколько колосьев сжали за свою жизнь? Сколько могил окропили по обычаю вином иль водою?
Он посмотрел и на свои руки, наполовину крестьянские, наполовину солдатские, опять перевел взгляд на гаснущий очаг, но не увидел его, перед глазами неожиданно возникли руки заключенных, которые он тогда утром видел в поезде. Щит-и-меч стоял в окне, нервно курил сигарету, сигарета потрескивала и шипела, тяжелые, застывшие руки заключенных выставляли напоказ обломанные ногти и деформированные суставы, и при дневном свете было видно, что эти руки не приспособлены для работы, что никогда не пекли они хлеба, не рубили дров, никогда в жизни не жали и не кропили вином родные могилы… Сержант помотал головой, чтобы отогнать видение, обозлился, что некстати вспомнил про политических и что вообще у него в голове маячат заключенные. Он не сознавал, что старается думать о чем угодно, лишь бы отогнать неотвязную, глубоко засевшую мысль о том, что это Матей убил Илию Макавеева, долго поджидал его в Чертовом логу и, пока дожидался, собрал с грядки лук.
— О господи! — Возглас тетки Дайны вернул его к действительности. — Огонь-то у меня погас!
Она проворно вскочила и пошла во двор наколоть еще дров. Иван Мравов проводил ее взглядом до колоды, увидел, как она взяла в руки топор, вытащила несколько веток и стала их рубить. Тогда он встал, одернул гимнастерку, поправил фуражку и, подтянутый, аккуратный, пошел прямиком в комнату Матея. Толкнул дверь, его встретил запах лесных трав и свежей известки, он обвел взглядом знакомое небогатое убранство комнаты и увидал на степе старую фотографию; оттуда спокойно смотрел на него человек с пышном чубом. Это был отец Матея.
Стараясь не смотреть больше на фотографию, Иван принялся за обыск.
Долго искать не пришлось. Хочу сообщить читателю, что и во время обыска сержант втайне молил небо, чтобы никаких вещественных доказательств, связанных с убийством Илии Макавеева, не обнаружилось. В сущности, он искал не бог весть каких доказательств, потому что при осмотре места происшествия было установлено, что похищена часть конской сбруи и старый, потрепанный бумажник, сшитый из голенища сапога и обмотанный два раза шпагатом.