— А я не люблю помогать. — Он сжался, поди разожми его.
— Когда тебе помогают, любишь?
— Это их дело, раз помогают — значит, это им нравится. Для себя делают, а не для меня.
— Ты так думаешь? — не зная, как возразить, спросила мать.
— Я так думаю.
— Сил моих нету… Бремя мое тяжкое.
Но когда тронулось под звуки шарманки огромное ажурное колесо под названием «Круговой обзор», когда поплыла, качаясь, и ушла выше деревьев их лодка и стал клониться и падать набок весь дальний, догоравший закатом горизонт с серебристой Луковкой, все позабыли мать и сын. Она прижалась к нему. Он схватил ее руку.
— Мамка, мамка! — крикнул он. — Ух, жизнь собачья!
И тоненько взвыл. Как обычно, когда ему нравилась эта житуха.
…Тетя Глаша запирала палатку на два тяжелых болта — крест-накрест. Расходились по домам ее последние клиенты. Дворничиха подметала снег, слушала, что ей говорит, какие инструкции выдает Потейкин.
— Этих троих еще до Нового года отправим, пусть сухари сушат на дорогу, только бы путевки достать, — негромко говорил Потейкин.
— Это правда, что они телефон-автомат очистили? — Рауза говорила как будто и не по-русски, гортанным голосом.
— У Цитрона на три рубля монеток нашли. Социализм построили, в космос ходим, а эти сморкачи… Одна несуразность.
Анисим Петрович был человек пожилой, добросовестный и честный и не мог бы сказать, что двор его полон воришек и хулиганья. Он знал многих хороших детей, дружил с их порядочными родителями, собрал из них актив в помощь детской комнате. И все же по роду службы хмурые мысли его одолевали, сказывалась близость кладбища: что ж, если даже хорошие девочки перед экзаменами срывают цветы с могил и несут в школу учителям в подарок… Он ловил их не раз и гудел: «Несуразица. Под протокол…» Рауза помогала ему ловить девчат, но не одобряла за мрачность взглядов.
— Костыря вернулся? — спросил Потейкин.
— …
— Где он?
— Пошел себе… позволять.
— А Авдотья Егоровна?
Рауза бросила быстрый взгляд на Потейкина, оперлась на метлу:
— Зачем Редьку пугаешь? Ходишь, пугаешь. Не ходи.
— Пусть боится, — сказал Потейкин и не скрыл за улыбкой смущения.
— Заяц пусть боится. А не человек… Человек не заяц! — твердо сказала дворничиха.
Потейкин понял, что ему не увернуться от разговора. Он не привык оправдываться за двадцать лет беспорочной службы в рядах милиции.
— Хулиган должен сызмала чувствовать запах закона, — сказал он памятные ему слова полковника из областного управления. — Для него закон должен быть соленый и горький на вкус… Чего ты на меня уставилась?
— Ты не к мальчику ходишь, а к матери. Нехорошо. Ты к ним не ходи. Что ты у них… вроде прописался?
— Я ей помогаю, — тихо сказал Потейкин. — Редька тоже в спецшколу глядит. Шариков у него не хватает. Сам себя на комиссии оговорил — зачем?
— Ты его тоже ушлешь?
— Что ты болтаешь, неразумная! И его мне жалко. И Авдотью Егоровну жалко. И отца тоже жалко… Так-то, Рауза.
Потейкин бросил окурок под метлу. А Рауза стала мести широкими взмахами.
…В тот вечер в комнате света не зажигали. Отец и мать стояли, облитые лунным светом. Мать стирала платки в мыльной воде. Отец в том же тазу мыл руки. Долго мыл — то обмылком, то пемзой. Его мокрые руки блестели при луне. А он их мыл, мыл.
— Разве ж там вымоешься? Только бы выспаться.
— Мучает тебя вино, — с грустью сказала мать.
— Не так я много пью, как обо мне говорят. А Редька молодец, Маркиза содержал в лучшем виде. Любит животных.
— Пока тебя не было, я в школу ходила. Агния Александровна советовала: «Отдайте его в продленный день». Это в другую школу, в городе. Значит, полчаса на трамвае. Я шла домой, думала: ох, у самой-то у меня день продленный!
— Зачем нам за школу держаться? — говорил отец. — Зачем ему школа? Твой Ефремыч повстречался, идет домой: и в руках, и в зубах, и наперекрест! — Он изобразил, как возвращается шеф-повар, нагрузившись продуктами из столовой.
Мать согласилась:
— Со злом бороться — против ветра плевать. Ну мы его прокатили на выборах. Нету его в месткоме.
Редька не спал. Его кровать стояла в углу за шкафом.
— Я ему вежливо говорю, — вспоминал отец свой разговор с Ефремычем. — «Ну, как — все носите, носите?» Он важно так отвечает: «Теперь каждый живет для себя. Ваши взгляды, папаша, далеко отстали. Я-то ношу из интереса. А ты, балда, за решеткой из-за чего побывал? Из-за стаканчика?» — Отец едко закашлялся сквозь смех. — А ты говоришь, школа! Что ты за школу держишься?