— Все понимаю, все понимаю, Тарас Михайлович, — почтительно соглашался Васнецов, но в самом согласии его скрывался новый каверзный замысел: видно, что не сдается хитрый старик, и беседа доставляет ему удовольствие сама по себе, как игра ума, независимо от ее результата.
— А время-то течет? — спросил он, сыпля песок с ладони на ладонь в ожидании ответа.
— Спешить не приходится — видишь, мост еще держит, — простодушно возразил Тарас Михайлович.
— Я не к тому. — Старик захихикал. — А вот граф Толстой Лев Николаевич тоже задался этим вопросом. Течет время. И что же он придумал? К какому выводу пришел? Если время течет, значит, что-то стоит. Что же стоит? — Васнецов поднял палец. — Стоит сознание нашего «я».
Тарас Михайлович решительно запротестовал:
— Ты что-то в сторону, Василий Иванович! Туману напускаешь.
— Я бывший священнослужитель и потомственный землепашец, — надменно возразил Васнецов, и лицо его сделалось вдруг суровым, как буря. Никто бы его не смог остановить. — Я и Ленина читал. Вы читали «Развитие капитализма в России»? — заносчиво спросил он пропагандиста.
— Конечно! — Тарас Михайлович даже сел от неожиданного поворота беседы. — А вы читали?
— Нет, извините, извините! Вот мой отец и был один из тех, о ком трактовал Владимир Ильич в главе о безлошадном хозяйстве.
— Кулак, что ли? — хмыкнул караванный. Он не должен был этого говорить, словечко само сорвалось.
Васнецов встал и выпрямился на худеньких ногах.
— Оставим этот суесловный разговор!
Казалось, что он намерен предъявить в виде последнего довода весь рост, всю длину своего сухопарого тела. Даже не взглянув на пропагандиста, он пошел к воде.
Алехин и Туров переглянулись.
— Вы коммунист? — спросил Алехин Турова, словно этот вопрос прямо следовал из того, что они сейчас слышали.
— Беспартийный.
Они лежали молча минуты три, к ним подошел Тарас Михайлович.
— Худым неводом ловишь, — сказал Алехин удрученному неудачей караванному.
Все утро они не заговаривали о самом главном, что их свело здесь, но ревниво следили друг за другом, и сейчас Алехин посмеялся над караванным, точно хотел еще другое что-то сказать, а что — и сам не знал.
Издалека послышался четкий стук дрезины.
— Начальник охраны едет.
Алехин вскочил и, не отряхнув с себя песка, пошел к воде. За ним поплелся Туров. В раздумье пошел и Тарас Михайлович, весь в песке.
А по мосту, гулко отдаваясь на всю окрестность, побежала дрезина начальника охраны.
Под каменными быками моста на мгновение стало прохладно; потом катер вышел в озаренное солнцем пространство, и снова застучал мотор, тревожа тихие берега.
Показалась избушка Васнецова. Старуха стояла, упершись руками в дверные косяки, будто и не тронулась с места, как уплыл вчера бакенщик.
На прощанье бакенщик подобрел, помирился с Алехиным и даже с Тарасом Михайловичем, и, отплывая от катера и поднимаясь по круче к избушке, думал о караванном уважительно, хотя и выражалось это стариковской вздорной усмешкой: «Одна ноздря чего стоит!»
Уложив Турова в тень, Алехин прыгнул к Тарасу Михайловичу в лодку.
— Жена обидела вчера, Тарас Михайлович. Перепугалась. Говорит: «Без поездки кончай». Так можно было и не затевать. Что с тобой, заскучал?
Тарас Михайлович не был настроен разговаривать с Алехиным.
— Нехорошо, нехорошо, — только и сказал он, разводя руками. — Обидел я человека.
— Так ведь вздорный старичишка. Ну, прямо баланда. У меня это с ним через день бывает.
— То-то что бывает, а не должно быть. И мне, дураку, наука не в пользу. Я не в первый раз так. Одному старьевщику на базаре как-то тоже в сердцах сказал: «Культсбор с тебя взыскали?» — «Взыскали». — «А подоходный?» — «И подоходный тоже». — «Ну вот и вся с тебя польза».
Алехин засмеялся:
— Хорошо сказал.
— А к вечеру человек запил. Значит, неловко сказал. Нехорошо. Значит, еще могла быть польза с человека.
— А мне что-то Туров не нравится, — сказал Алехин.
Тарас Михайлович не ответил.
В кубрике Миша пробовал баян. На полу лежал на листе газеты ржавый трехлопастный винт, похожий на мшистый камень, вынутый из воды. Глядя на винт, положив голову на лапы, по-взрослому вздыхал щенок. За окном полз берег, то удаляясь, то приближаясь вплотную — с овражками, из которых тянуло свежестью, с поникшими ветлами на пригорке, с желтым полем, на котором работали колхозники.
Катер шел быстро. Не прошло и двух часов, Туров не успел вздремнуть, как они уже были у брандвахты. В знойном воздухе, застывшем над рекой, брандвахта сверкнула железной крышей и вскоре вся показалась из-за мыска — плавучий домик, заставленный лодками, как будто припертый ими к берегу.