— Знаю, знаю! — с отчаянием выговаривала Васёнка и руками шарила по спине: сзади у нее оборвалась пуговка, в разрезе платья была видна смуглая кожа.
Туров не знал, на чем сосредоточиться — на пышных ли оладьях, или на медлительной жене Шмакова, неумело стрелявшей глазками, или на разговоре Алехина со Шмаковым. С вечера Туров заметил, как торопится Алексей Петрович, как он взъерошен, — сейчас это его забавляло.
— Остановимся здесь, Алексей Петрович, на денек! — Туров положил руку на сердце.
— Денис Иванович, я вас не понимаю. Вы в командировке.
— Уж очень забавный народ.
С неохотой согласился Алехин на просьбу мастера — полчаса отдохнуть в комнате Шмакова, где все-таки было прохладнее, чем на катере.
В комнате, куда солнечный свет проникал сквозь холщовые занавески, все время раздавался смех, то раскатистый — Шмакова, то тихий, плещущий — Турова. А когда затихало здесь, был слышен разговор и смех за стеной, в комнате практиканток.
Туров дождался, пока Шмаков и Алехин задремали, вышел в кают-компанию и постучал в дверь практиканток. Ему открыла Зоя.
— Ой, здравствуйте! — шепнул Туров.
— Чего вам надо?
— Хотел посмотреть на вас на прощание. Нельзя?
— Ну, пойдемте на корму. Там посмотрите.
Вышли на корму.
— Будет гроза, — сказала Зоя.
На небе не было ни облачка, все оцепенело.
— О чем говорить? — спросила Зоя. — Вы любите танцевать?
— Я толстый, чтобы танцевать.
— Тогда вы должны отлично плавать, — сказала Зоя и зажмурилась, вообразив Турова в трусиках.
— А что, давайте купаться, — сказал Туров.
В лодке отплыли в сторону от брандвахты, и Зоя, раздевшись, прыгнула в купальном костюме в воду.
Сняв брюки, стащив рубашку, Туров тоже полез в воду. Здесь было по грудь. Туров всхлипнул от удовольствия; забирая воду ладонью, он мочил жирную грудь и плечи.
Зоя подплыла к нему. Ее мокрое лицо смеялось.
— Зачем вы дразните Алехина? — спросила она, вдруг став серьезной.
— Дразню?
— Он торопится, потому что хочет знать. Он просто влюблен в свои карчушки. Целый год мучился с этим деревом, а вы, как нарочно, задерживаете его.
На корме брандвахты показался Алехин.
— Зоя, назад! Ты куда гостя увела? Ехать пора.
— Мы сейчас. Мы тут разговариваем.
Володя вышел со шваброй на палубу катера. Он был так мрачен за работой, что Алехин только и сказал:
— Опаздываем, Володя. Баланда этот Шмаков. Рабочих услал на рубку хвороста, вот у них, видишь, и выходной. Нарочно устроил, чтобы нас не пропустить. Делать им нечего, задерживают.
Рулевой яростно протирал палубу.
— Я так не могу, Алексей Петрович, — сказал он, не глядя на начальника. — Народу набрали, как на паром. В кубрик войти нельзя, загадили катер. На тенте — чистый табор, лодки на двух бортах.
— Ну, ну, ты не сердись, — сказал Алехин. — Такой случай. И с экспертом будь повежливее, а то что же это: «уравновесьте», «не топчитесь»! Нельзя так, человек из центра приехал.
— Подумаешь, правительственное лицо! — Рулевой окунул швабру в ведро и решительно обернулся в сторону реки: Зоя помогала Турову взобраться в накренившуюся лодку. — А это что? Девушку лихорадка трясет, а он ее тащит купаться! За это морду бьют!
Его лицо омрачилось злобой, губы дрожали. Алехин покачал головой, невнятно пробормотал: «Влюблен, влюблен», — и ушел будить моториста.
Тарас Михайлович стоял в кают-компании у патефона.
— Музыку надо взять, Алексей Петрович. Вдруг сгодится?
— Что уж там, музыка! Баян есть — и ладно.
Алехин махнул рукой. Володино настроение передалось ему, — он вдруг догадался, что Туров не просто ему не нравится, а вызывает острую неприязнь.
Но через несколько минут Шмаков зазвонил в колокол, висевший на корме брандвахты, Толя запустил мотор, и Алехин воспрянул духом.
Зоя присела в сторонке, на перилах брандвахты, под колоколом. Рулевой что-то говорил ей из рубки глазами, и она что-то понимала.
Как только чужие перешли на борт катера, Васёнка осмелела, забегала по брандвахте, нашла багор и стала изо всех сил отталкивать катер, помогая ему отчалить.
— Пуговицу не забудь пришить, Васёнка! — крикнул Туров, и брандвахта ответила ему дружным смехом. — А все-таки это никуда не годится! — рассердился толстяк, глядя на удаляющуюся брандвахту. — Спешим очень.
— Но ведь мы же вернемся, — сухо заметил Алехин.