— Ох, и рыбы вышло со дна! — сказал Тарас Михайлович.
— Скрытный ты человек, — сказал Алехин.
— Рыболов я, рыба голоса не любит.
— Чувство при себе держишь.
— Ишь потолстел с чувства! — усмехнувшись, согласился караванный. — Главное — дело сделать. Завтра посмотрит Туров твой черный дуб, даст заключение. Это сейчас главное звено, — хватайся, не бойся.
— Я боюсь?
Алехин вскочил, — лодка качнулась, щенок проснулся, поднял голову.
— Не мути воду, — сказал караванный.
Алехин вспомнил грозу и ссору с мастером, махнул рукой и сел.
— Ты всегда споришь, и нет в тебе никакой основательности, — говорил Тарас Михайлович. — Чуть что: «Баланда, баланда!» А сам не знаешь что к чему.
— А ты не споришь?
Они оба улыбнулись.
— Давай так решим, — сказал караванный. — Если завтра Туров будет и на выкатке безобразничать, мы его высадим на берег, вместе с чемоданом, прямо в лесу, пусть идет на станцию. Там восемь километров, доберется.
— Я уж подумал об этом. Высадим. Если не дуб — высадим.
Им стало веселее от принятого решения.
Мотыльков уже не было над водой. Смеркалось. Вдали загорелся огонек, — шел грузовой пароход с верховьев к устью. Звякнул поздний комар.
— Эй, Володя! — крикнул Алехин в сторону катера. — Опусти вымпел! Зажги топочный фонарь!
Туров стоял на корме.
— Нет здесь Володи! — крикнул он.
Мастер слышал, как погрузил в воду весла Алехин, лодка двинулась к катеру. Мастер докурил, бросил окурок в воду, он остался на месте. По песку, там, где лежали рыбацкие лодки, расхаживали вороны. Они шагали степенно и почему-то напоминали больших черных собак.
«Медленная река», — подумал Туров, и ему вдруг, несмотря ни на что, захотелось домой, в первый раз за время поездки.
Под утро река окуталась туманом. Выйдя на мокрую палубу, Алехин представил себе, как сегодня они высадят в лесу Турова и кончится история черного дуба. Останется предутренний туман над рекой, белый фонарь на мачте, зеленый кустистый берег, тускло отраженный в тихой воде. Останется карчеподъемный паром, выкатка с грудой черных стволов — бесполезных, негодных даже в огонь.
Алехин крутнул сирену в рубке, — с близкого дерева слетела потревоженная птица. Володя со шваброй и ведром показался на корме. На катере проснулись. Тарас Михайлович в кубрике окликнул Мишу. Володя пятился по палубе, протирая ее шваброй.
Мастер брился. Алехин искоса взглянул вниз, в окно. Туров сидел перед зеркалом и сильно бил себя по бритым щекам, смазанным вазелином, и стонал — не то от боли, не то от удовольствия.
«Этот чиновник собрался на выкатку, как к себе в контору». — Алехин чувствовал, как накипает в нем злость.
Он постучал в окно.
— Поторопитесь, профессор!
— Я не профессор, я мастер, — отозвался Туров.
Алехин не дал ему даже напиться чаю. Караванный внимательно оглядел Алехина, пожевал губами, подумал и сказал:
— Идите, я вас подожду, мне неохота…
Туман еще не разошелся, но солнце поднималось в его белой кипени, и он редел, колебался над рекой подвижной завесой. Тропинка вилась вдоль берега в высокой траве, меж кустов. Алехин шел, не оглядываясь, расталкивая траву ногами. Туров едва поспевал за ним.
— Как на дуэль пошли, — сказал им вслед Тарас Михайлович.
— Без секундантов, — сказал Миша.
Туров не считал себя тонким ценителем пейзажа. Увидев что-нибудь красивое — море в Байдарских воротах, Клязьму с купающимися дачницами, — он говорил с восточным акцентом: «Пах! Пах!» — И это глупое восклицание помогало ему освоить увиденную им красоту.
Так и сейчас, увидев деревья, и реку в тумане, и в густой траве белую повитель, и синие цветы цикория, и колючки, словно свежевыкрашенные под цвет цинкового ведра, он сказал:
— Пах! Пах!
Алехин угрожающе обернулся:
— Что вы сказали?
— Ничего, красиво, — ответил Туров. — Куда вы так спешите?
Но Алехин уже шагал дальше.
— Ах, милый сударь воробей, куда вы так спешите? — напевал мастер и улыбался, вглядываясь в озабоченную спину начальника малых рек, в его загорелый затылок.
Алехин слышал, как резвится за спиной Туров, и вытягивал голову и напрягал шею от негодования. Он ускорял шаг, чтобы хоть немного успокоить себя.