Когда в припадке злости Воеводин пропел это «трали-вали», его желтые щеки, лохматые брови, складки на лбу — все потянулось в одну точку, к бугорку переносицы, и выражение лица сделалось страдающим. И ясно стало, что человек он неплохой, если ему так трудно злобиться.
Всю ночь доносился в каюту скрип лебедки — видать, капитан боролся с недогрузом. Потом сверху спрыгнул Абрикосов. Обдал меня топочным жаром, вышел, вернулся. Кажется, закурил.
Я не слышал, как отвалил теплоход.
Нет ничего лучше после ночной суматохи на берегу сонно жмуриться под монотонное урчание дизелей. Вот так бы плыть и плыть. Я вспомнил, как водил Соню смотреть «Ракету», наш напряженный разговор и как она была неконтактна. Мы познакомились, потому что осенью теплоходы не каждый день уходят в верховья и пассажиры дожидаются на пристани. Когда я повел ее на ближний пирс, к «Ракете», куда валили любопытные из города, она выделялась в толпе. И голосом, грудным, певучим, и ростом, особенно ростом, — она почти на голову выше меня, даже как-то неловко. Очень смуглая, в фестивальном платке и белом свитере с голубыми драконами, в узких черных брюках. Никому до нее не было дела. Все несли разную несусветицу об удивительной посудине, которая плавает на крыльях. А называли ее запросто: «быстроходной». Все судили да рядили, а толком никто ничего не знал.
— Винт делает полторы тысячи оборотов, — пояснял я Соне и всем, кто хотел послушать. Мне захотелось щегольнуть осведомленностью. — Маршрутное плечо шестьсот километров.
— Что это значит — маршрутное плечо? — спросила Соня.
— Ну, это в один конец. А стемнеет, станут на якорь. Это по соображениям безопасности.
— Вот мы и познакомились, — заключила Соня.
Я заметил, что самые обычные слова она произносит вдумчиво — голос такой. На обратном пути не без ехидства подчеркнула:
— Наш «Гончаров».
У пустынного причала дремал старенький, хотя и аккуратный с виду, «Гончаров». Едва дымил двумя струйками.
— До революции «Святой Пантелеймон», — сказал я.
— Вы все знаете, — согласилась Соня и некстати засмеялась.
Сейчас, в каюте, припомнив, как некстати смеялась Соня, я повернулся на другой бок. Досадна была мысль о бесполезности поездки. Зря время пропадает! Со скукой я различил на слух, как старый теплоход, приближаясь к невесть какой захолустной пристани, выключает машины, скрипуче притирается к брандвахте.
Абрикосов не спал. Он ждал, когда корреспондент откроет глаза.
— Что ж на «Ракету» не сели? Или не присоветовали?
— Я с ней пойду в обратный, — закуривая, ответил я. — Там сейчас начальства — выше головы.
Не хотелось вводить посторонних в подробности, и я с ходу придумал благовидный предлог.
Механик лениво хмыкнул. Я взглянул на верхнюю койку — больной блаженствовал под простыней, натянув ее по самый подбородок. Видна была только крупная носатая голова в форменной фуражке с эмблемой на околыше. От нечего делать он охорашивался после ночного лечения. Оттого и фуражка на голове. И обломок зеркальца зажат в ладони.
Захотелось его подразнить.
— Техническая революция на реке, а вы болеете.
— О Гарном будете писать? — осведомился механик.
Я промолчал. В каюте потемнело от придвинувшихся мокрых бревен причала, в открытые иллюминаторы донеслись знакомые пристанские шумы и голоса.
— Все-таки интересно знать, что вы напишете о Борьке, — с игривой интонацией заговорил механик.
— Напишу то, что расскажете. Любит он технику?
— Технику любит, — всерьез подтвердил механик.
— Товарищ неплохой?
— Завинтился наш Гарный со своим назначением, — уклончиво ответил Абрикосов. — Вещички растерял. Вон у меня его книжица заночевала.
— Книжку забыл?
Меня забавляло, что механик лежит под простыней, как какой-нибудь уцененный римлянин времен упадка: фигура нелепая, голова в фуражке с «крабами», поза уморительная, а туда же, еще осуждает Гарного.
— Кабы одну книжку, — пробормотал Абрикосов.
— А что еще? Вчерашний день?
— Еще спиннинг у Воеводина, ключ от каюты забыл в кармане, — дополнил счет Абрикосов.
Он поправил фуражку, плотнее натянув козырек на глаза. Видно было, что для механика главным событием было не появление крылатых конструкций на реке, а уход Борьки Гарного из экипажа.
— С чего это обидели капитана? — Я спросил об этом просто, чтобы подразнить.
— Кто сказал — обидели? Никто никого не обижал.
— Гарный у вас помощничал?
— Шесть лет.
— И он моложе Воеводина? Почему обошли?