В отношениях публициста с читателем главное не то, что говорит публицист. Дело в том, как он говорит. И веришь ли ты ему.
Но ведь это заповедь умного педагога. И это сближает меня с моей сегодняшней темой — воспитание молодежи, подростка, ребенка. Публицистам надо читать Макаренко и Корчака, чтобы лучше понимать свою связь с читателем.
Самое главное — уважение к читателю. Не пичкать его сообщениями о трехголовых телятах, как ребенка сладостями.
Уважать ребенка — это значит уважать его неуемную жажду задавать вопросы, жажду знания, его возрастную способность понимать больше, чем мы подозреваем. И читатель — хотя и не может думать, как министр, но может по-своему вникать в самые серьезные проблемы министра. Умный читатель, желающий активной жизни в обществе, ищущий добрых путей, — это наш удивительный факт, чудесный факт. Мы сами его взрастили, мы, то есть партия, пресса, мы — значит, и публицистика.
Уважать читателя — это значит апеллировать к его способности думать, размышлять, додумывать. Разжевать — значит ничего не дать для ума. Но и общие категории — без участия личного, души публициста, — тоже бесплодны. И то и другое бесплодно. Преподавание закона божьего никого не сделало религиозным!
Считаю, что идейность надо уметь соединить с уважением к читателю. Читатель помнит. Значит, идейность надо соединить с уважением к памяти читателя, к его историческому чувству и опыту. Не должно быть никакого лицемерия, никакого втирания очков, никакой конъюнктуры в разговоре с читателем.
Наше коммунистическое проникновение в духовную жизнь народа может быть сегодня успешным только при признании за народом, за его интеллигенцией, за каждым читателем газеты — неоспоримого, как хлеб, естественного, как хлеб, — права думать, права быть самим собой. Надо исключить все виды абстракций — и этого можно достичь только в форме диалога, спора, дискуссии, открытого проявления противоположных мнений. Противоположных — не значит крайних, взаимоисключающих, абсолютных. Крайности — что греха таить, — эта наша еще не искорененная черта!
Нам надо уметь сидеть за одним столом с читателем. И если читатель имеет свой жизненный опыт — грош цена нашей беседе с ним, если мы свой жизненный опыт не смогли передать ему…
Всякая публицистика несет в себе лирического героя — он проявляется в интонациях, в примерах из жизни, в негодовании и в любви, в нежности — в выходе из мундира. Хочешь заразить читателя своей убежденностью — сними мундир. ‹…›
Исторический факт, какое-нибудь стихийное событие, как огненный болид, летит через тысячу лет, меняя с веками в глазах поколений температуру и окраску. То возбуждает желание воспроизвести весь его ужас — как «Последний день Помпеи» Брюллова. А потом через столетие вызывает уже под рубрикой «юмор» улыбку читателя: «Последний день Помпеи считать нерабочим днем». Попробуйте совладать с такой игрой человеческой мысли или хотя бы предвидеть беспечную шутку будущего юмориста по поводу Хиросимы.
Сюжет для романа. Американская история краснорожего деревенского парня, с тяжелыми руками, каштановым чубом, спадающим на лоб, — хозяина штата Вилли Старка, составившая основу романа Уоррена «Вся королевская рать», невольно вспомнилась после дня, проведенного в роскошном кабинете одного большого начальника, некоего автомобильного Наполеона — человека одновременно очень умного и глупого: не умеющего скрывать самовлюбленность и тщеславие.
Все наше время встало в его рассказе о себе. Обычно мы видим крупные планы сегодняшних событий, — а тут самые дальние, вся панорама.
Кременчугское детство. Год 1919 — еврейская семья. Старший, Яшка, и три девочки — сестры. В одну неделю вымерли от тифа отец, мать и две сестры. (Как у меня в Ростове — дедушка, бабушка и тетка.) Младшую, двухлетнюю, взяли родственники. Мальчишку взял комиссар эвакогоспиталя и привязался к нему. Яшке 14 лет. Ему выдали рубашку бязевую, крапленную черными узелками, и кальсоны. Вдвоем с солдатом он выменял белье на молоко и буханку. Но потом сам признался комиссару. Тот приказал: «Снять ремень и на пять суток». Вечером, однако, пришел, отчитал солдата и взял мальчишку. А через год — еще раз — шинель выдали. Не по росту, рукава ниже колен. Он ругался с каптером, и снова выручил комиссар. Комиссара назначили во внутренние войска ВЧК. И Яшку — туда же. Потом поездка в Москву и новое назначение комиссара. Он сказал: «Пора проститься — я человек военный». Они пошли в райком комсомола. Шла мобилизация 2000 членов партии и 1000 комсомольцев в советские учреждения. Так создавался наш аппарат. Очередь армейской молодежи. Перед Яшкой стоял верзила. Комиссия. Спрашивают верзилу: «Что умеешь?» — «Я кавалерист». — «Пошлем на финансовую работу». Яшку туда же. Ему шестнадцать лет и два месяца. Годичные курсы, общежитие на Малой Бронной. Верзилу — в Клин. Яшку — в Коломну. Тогда сменяли разверстку на продналог, и Яков стал налоговым инспектором, обошел все деревни под Коломной.