Если по лестнице, отдающей запахом дешевой столовки, подняться на пятый этаж и найти маленькую комнату с двузначным номером на двери, как раз попадешь в обиталище Яши Казачка. Он живет в заводской гостинице не первый год.
Ему скучно, купив папирос, возвращаться на велосипеде домой. У дверей, как бы поздно он ни вернулся, всегда дожидается толстая женщина, глаза у нее стеклянные и насмешливо-выжидательные, руки на животе. Это уборщица. Она всегда спрашивает физкультурного тренера: «Который час?» — и Яше кажется, что в насмешку.
Маленькая комната Казачка выходит единственным окном на захламленные пустыри. Пересекая шоссе, проходит перед глазами подъездная железнодорожная линия. Всю ночь в открытое окно орут и шипят маленькие заводские паровозики, волочащие составы с коксом. Утром гудит женскими голосами лестница за дверью. А за тонкой стеной жена инженера пиликает на скрипке. Окно выходит на восток. По утрам солнце накаляет комнату. Казачок сжимает в руках гантели. Ему виден пустырь за окном. И скучно ему. Так скучно…
Когда его вызвали к телефону, даже идти не хотелось. Это далеко — за тремя коленами коридора. Казачок встрепенулся, только услышав в трубке голос директора женской школы Болтянской:
— Что за дуэли у вас ночью происходили?
С Казачком Антонида Ивановна фамильярна. Имени-отчества не дождешься. Голос лишен даже оттенка уважения. Сегодня к тому же чувствуется, что раздражена. И Казачок медлит с ответом, тянет:
— Ничего не могу понять. Кто это вам насочинял?
— Не важно! Меня известили. Ваша спортивная звезда Кежун катится по наклонной плоскости. Кто там еще участвовал? Говорят, вы пьяных с собой привели? Буду ставить вопрос о закрытии спортивной школы. Это рассадник хулиганства!
— Драки не было, — хладнокровно возражает Казачок.
— Как же не было? Как же могло не быть, если Катериночкин разрешает танцевать далеко за полночь, бьет на популярность? Там школьники танцуют, а учителя дежурят у дверей за швейцаров!
— Не было этого, Антонида Ивановна, — вяло стоит на своем Казачок.
— Мне мать Ситниковой сказала! Зачем же вы говорите неправду? Бородин дрался из-за Кежун с вашим приятелем. А потом… что было между вами и Бородиным на плотине? Отвечайте! Прошу не забывать, что вы все-таки педагог.
— А я и не отказываюсь. Только Ситниковой на плотине не было.
— Но вы-то были с Бородиным и Кежун?
— Что вы хотите от меня, Антонида Ивановна? — Теперь он переходит в наступление. — Бородин и Кежун живут в одной квартире. Адресуйтесь к родителям! Если придется кашу расхлебывать, я не отвечаю!
На этом их нелюбезный разговор кончился.
Всего лишь полчаса понадобилось затем Казачку, чтобы обдумать линию поведения. Он вспомнил, что знаком с начальником автобазы Пантюховым, тем самым, что дважды отвозил на грузовиках спортсменов в соседнюю область на соревнования, и что этот Фома Фомич родственник Оли Кежун. Почему бы не поговорить с ним? Разговор Казачка с Пантюховым — тоже по телефону, но уже служебному — был полон зловещих намеков и дружеских предостережений. Пантюхов как будто не понимал, отшучивался:
— А что, первая любовь в школьную программу не входит?
Нет, Пантюхов все понимал. Когда он минуту спустя набрал телефон директора Олиной школы Болтянской, план разговора с ней был готов. Он только осведомляется, ничего больше. Он хорошо знает безукоризненную репутацию школы, ее в городе недаром называют «женским монастырем», у него никаких сомнений. Он просто осведомляется, потому что некоторые лица муссируют слухи, а у него, к сожалению, своих забот воз и маленькая тележка.
Звонок начальника автобазы — второй «сигнал»! — мобилизовал всю душевную энергию Болтянской. Она послала сторожихину дочку за Олей Кежун.
Двадцать лет назад Антонида Ивановна была неплохой преподавательницей истории. Она пошла в школу по призванию — правда, скорей из любви к предмету, чем к детям. Все это было давно: и экскурсии со школьниками в только что открывшийся музей города, и лекции о декабристах в Доме инженера, и учительский кружок по истории строительства гидростанции, и многолетний платонический роман с театральным художником, который называл ее Джиокондой. Впрочем, у Антониды Болтянской с Джиокондой только и было общего, что манера улыбаться, не разжимая губ, да безбровость. Но молодая учительница дорожила этим сходством и делала прическу на прямой пробор.
Это была чья-то ошибка — назначить Болтянскую директором школы. Первые годы она мучилась от неумения вовремя добыть топливо, обеспечить ремонт с помощью шефов. Она забросила «на годик» свои восьмые и девятые, да так больше и не вернулась к ним. Когда она освоила премудрости административной работы, она посчитала это за главное жизненное достижение. Она отошла не только от детей, но и от педагогов, считая воспитательную работу в женской школе делом легким и потому второстепенным. Она давно перестала замечать, что за повседневными директорскими заботами видит не детей, а только сырье какое-то, как на производстве. А ведь когда-то что-то понимала в детях, а нынче ничего не видит, одни официальные характеристики. И самые тонкие, деликатные вопросы, касающиеся души ребенка, она решала с маху, единолично, не посоветовавшись с учителем, даже с классным руководителем. Может быть, поэтому в школе, где было много хороших преподавателей, не было хорошего педагогического коллектива.