Митя слушал и не слушал; иногда он вставлял свое словечко. Ему казалось, что товарищи догадываются о том, что у него на душе. Все дни Оля была груба и в то же время нежна, точно запылилось стекло, освещенное солнцем, — смыть так просто, надо только с той, наружной стороны стекла, а Митя протирал усердно тряпкой с этой — и ничего не получалось. Жаль, что отца не удастся повидать до поездки в Калугу. Тетя Маша так заботлива к Оле, так печется о ней, что страшно заговорить: непременно окажешься кругом не прав.
Снова промчался Чап. Прозвучал его голос на знойном просторе Асфальта:
— Опять «восьмерку» наработал!
И вдруг оттуда, где только что скрылся Чап, прибежали мальчишки. Они издали кричали:
— Чап сломал ногу! Чап сломал ногу-у!
Он звонил, потом стал стучать в дверь своей квартиры. Надо предупредить, что с Чапом беда и он, наверно, не вернется домой. Оля не отворяла дверь.
— Впусти же, Ольга!
— А кто там?
— Бородин. Что, ты не узнаешь?
— Один?
— Один.
— Митя Бородин? Эм Бородин?
Дверь наконец отворилась.
— Ты один, Бородин? — рифмовала Оля, наблюдая, как он, не закрыв входную дверь, метнулся на кухню в поисках тети.
— Бородин, а ты Эм Бородин или Эм-один?
Она мучительно придумывала свои остроты, так натянуто выговаривала все эти рифмованные глупости, так зло сверкали ее глаза, так жарко, толчками, рывками напрягалась ее фигурка, что показалось на мгновение, будто это барьерный бег, в котором она выдохлась, не может взять последнего препятствия.
— Что с тобой? — хмуро спросил Митя.
Не станет он ей рассказывать, что случилось, если она такая. Он лучше напишет записку тете Маше.
— Митя…
— Прости, Оля. Завтра поговорим.
Он выбежал из квартиры, а Оля стояла не шелохнувшись. «Куда же ты, Митрий?.. Какая я мерзкая, подлая, дура!»
Когда в комнате Чапа, среди родных и знакомых, появился Митя Бородин, забинтованная в щиколотке нога несчастного гонщика была уже водружена на подушки. Чап не повернул головы.
— Ты здорово ушибся?
— Нет. Ногу отсидел.
Все это давным-давно знакомо. Чап все тот же, в своем репертуаре. Он растроган появлением бывшего друга, а хочет скрыть.
Перелома действительно не нашли. Пока возили Чапа в рентгеновский кабинет, сочувствующие разбрелись, и весь день и вечер у постели больного оставался один Митя.
Чап, как всегда не выносивший никакой патетики, старался отомстить Мите за его благородство. Была минута, когда Митя с подушкой в руках укладывал Чапа на ночь поудобнее. Чап засек и эту минуту.
— Ты очень правильный человек, Митя. Вот когда ты так держишь в руках подушку, примчался на помощь другу, готов ночевать, как когда-то… как некогда… весь твой облик может годиться для плаката о долге и товариществе. Такой ты правильный и отзывчивый.
— Ладно! Простое растяжение связок, а ты так раскудахтался. Спи, старик.
— Кстати, ты не забыл про «день дружбы»? — спросил Чап. — В следующий вторник. Веточка ко мне забегала, просила оповестить.
— Если не уеду, приду, — сказал Митя. — Я, наверно, с командой уеду.
— В Калугу?
— Конечно!
— С Олей?
— Да, и она поедет.
Чап сразу перевел разговор на другое:
— У кольцевиков, говорят, замечательные плечевые мускулы. — Он потрогал Митину мускулатуру. — А у пловцов?
— У них несколько жирные тела. Как и у лыжников. Они имеют дело с теплопоглощающей средой.
— А у боксеров?
— Пересушенные тела.
— А у гребцов? — допытывался Чап.
Потом он уснул, а Мите не спалось на новом месте. Глядел в окно. Поздняя луна делила улицу на свет и тень. По противоположной, теневой стороне прошла девушка. Нисколько не была она похожа на Олю, да Оля и не могла знать адреса Чапа, но Митины мысли побрели за этой случайной ночной прохожей. Вот они с Олей и разошлись по разным квартирам. Отец тогда ночью говорил, что надо уберечься от кривотолков, а он, Митя, убеждал, что ничего такого не может быть, да и в августе они должны расстаться: он уедет в Москву. Все это случилось гораздо раньше. Вот он и ушел из дома. Так лучше будет и для Оли. Ох, как глупо и унизительно так думать! Он вспомнил, что с той самой минуты, как это случилось с Чапом, он немножко обрадовался, посчитал, что, если исчезнет из дома на денек, может быть, тогда и Оля успокоится, возьмет себя в руки.