Ужин протекал в молчании, и, утолив голод, госпожа Уимхерст и няня пошли спать. Когда они снова оказались наверху, Грюневальд спросил у прекрасной американки, чем еще он может быть ей полезен. Та ответила, что теперь она управится сама, и протянула ему два франка чаевых за разгрузку и доставку чемоданов. Рихард вежливо отказался от денег и объяснил ей, что он не слуга, а такой же гость, как и она. Госпожа Уимхерст рассмеялась и в первый раз внимательно посмотрела на него. Вообще-то Рихард был интересный молодой человек.
— Послушайте, сударь, — сказала она. — Вы понимаете, что я не могу остаться в этом доме. Вышло недоразумение. Не могли бы вы помочь мне завтра поблагодарить даму снизу за труды и попросить ее составить счет?
— Разумеется, сударыня, — ответил Рихард. — С большим удовольствием. Когда вы вошли, я сразу же увидел, что «Вилла» не подходящее место для вас.
Он рассказал ей историю с письмом, не упомянув об англичанине, который редактировал его. В заключение он посоветовал ей остаться в «Вилле» дня на два, чтобы спокойно подыскать пансион, который соответствовал бы ее положению. Он охотно поможет ей, если она ничего не имеет против. Госпожа Уимхерст решила последовать мудрому совету и поблагодарила Рихарда за его услужливость божественной улыбкой.
На следующий день Рихард отпросился после обеда с работы по важным семейным обстоятельствам, и они ушли из дому вместе. На госпоже Уимхерст была масса красивых вещей, на нее все оглядывались, и идти рядом с ней по улице было одно удовольствие. Подходящий пансион вскоре отыскался, после чего они ели пирожные в первоклассном кафе. За все платила американка. Она рассказала Рихарду, что ее муж в Америке ей изменяет, что она его больше не любит и что она каждый день принимает ванну. Она просила Рихарда иногда навещать ее в новом пансионе, ведь у нее совсем нет знакомых в Париже, а она не любит сидеть одна.
На другой день она покинула «Виллу», и в тот же самый вечер Рихард истратил все свои накопленные ценою лишений гроши на модный костюм, шляпу с полями, высокий двойной воротничок и тонкую тросточку, чтобы в следующее воскресенье нанести визит госпоже Уимхерст.
Комната прислуги была отделена от улицы кухней, а от сада «Виллы» — комнатой, в которой раньше жили Мартен и его дамы. Это было очень мрачное помещение. Даже летними днями там почти всегда было темно: свет проникал только через маленькое окошко, пробитое в стене кухни под самым потолком.
Здесь то и лежала Луиза после пятого визита к госпоже Шарль. Она ворочалась в постели, не находя себе места, и изредка пила воду с лимоном, которую ей да пала Алина.
Утром, днем и вечером она жадно ловила звук шагов Рихарда и на второй день услышала, как он спрашивал у Алины, не поправилась ли она.
Хоть Луизе и очень не хотелось рассказывать ему, что с ней случилось, но еще обиднее было, что он считает ее больной обыкновенным гриппом и даже не догадывается, каким жаром и какой острой болью она расплачивается за свою любовь.
Алина, понимавшая, что Луизе все равно не будет проку от молчаливых страданий, не могла больше смотреть на это безобразие. И когда Рихард на третий вечер снова пришел в кухню, на сей раз, чтобы спросить, нет ли для него писем, она ответила, кивнув головой в направлении комнаты, где находилась Луиза, что там его уже три дня дожидается «письмо» и что он грязная скотина. Рихард потребовал объяснений, и тогда Алина, не стесняясь в выражениях, выложила ему все, что она об этом думала.
Грюневальд посмотрел на дверь, попросил ее говорить потише и заявил, что не верит во всю эту историю. Луиза всегда говорила ему, что она страдает головными болями.
Это было уже чересчур. Алина в негодовании скрестила руки на груди и посоветовала ему благодарить бога за то, что он имел дело с Луизой, а не с ней. После этого она начала с такой яростью швырять свои сковородки, что Рихарду показалось опасным оставаться в кухне, и он ретировался в залу. Надо, однако же, заметить, что после случая с Луизой Алина стала считать Рихарда более интересным мужчиной, чем считала до того.
Грюневальду становилось нехорошо при одной мысли о том, что было бы, если бы Луиза не захотела принять меры. Однако происшествие доставило ему и определенное чувство удовлетворения, и, сидя за столом в зале, он победоносно смотрел на дам, словно желая сказать: «Ведите себя хорошо, не то я и до вас доберусь».