— Думаешь, дождешься от них благодарности? — презрительно спросил долговязый.
— Нет, конечно, нет, — Лауверс это понимал, — но все-таки полицейский есть полицейский.
— Так-то оно так! — сказал долговязый.
У парадного подъезда дома Боормана висел большой медный щит, на котором при свете фонаря можно было прочесть:
— Черт подери! — воскликнул Опенок, на которого это явно произвело впечатление.
— Только, пожалуйста, потише, господа! — попросил Боорман. — У меня капризная служанка, и я не хочу, чтобы она проснулась… Жена уехала в Гент, — продолжал он. — К своей больной сестре.
Отперев дверь, он впустил нас в дом и затем повернул выключатель, осветив широкий коридор, где с левой стороны было пять дверей подряд.
— Дирекция, — пояснил он у первой двери.
— Администрация, — продолжал он, когда мы подошли ко второй.
— Редакция.
— Касса.
Большие медные дощечки на дверях подтверждали все эти названия.
Наконец мы добрались до двери номер пять.
— Музей Отечественных и Импортных Изделий, — сказал Боорман, указывая на сверкающую дощечку, которая снова подтвердила его слова.
Он подождал, пока все мы прониклись смыслом этих слов, а затем ввел нас внутрь.
Это была просторная комната, оборудованная, как магазин, с несколькими прилавками и многочисленными застекленными шкафами. Сверху донизу она была разукрашена флажками, словно большой зал ежегодной ярмарки в день ее открытия. В середине красовался бюст человека с длинной бородой, а под ним была медная табличка с надписью:
— Каррарский мрамор. — И Боорман указал на Леопольда.
Когда мы, по его мнению, достаточно насладились этим зрелищем, он повернулся влево и коснулся рукой рояля, стоявшего рядом с королем.
— «Стейнвей». Черное дерево.
На полу перед роялем лежала шкура зверя с разинутой пастью, таращившего на нас свои стеклянные глаза.
— Королевский тигр. Импортный, — пояснил Боорман.
Немного помолчав, он подошел к какой-то машине:
— Дизельный мотор мощностью в десять лошадиных сил.
— Будь осторожен, а не то тебя убьет током на месте, — сказал номер 116 Лауверсу.
Тот презрительно повернулся к машине спиной.
— Похоже, он забыл о выпивке, — сказал коротышка.
Вслед за мотором нам были продемонстрированы три английские кровати, два велосипеда, полдюжины механических косилок, четыре кресла, две американские конторки, три газовые плитки, стиральная машина, каток для белья, пианола, целый набор фотоаппаратов, груда посуды, две швейные машины, горы тканей, корсетов и зонтов, полное оборудование ванной, не менее тридцати пар туфель, чемоданы и саквояжи разных размеров, охотничьи ружья, овощные и мясные консервы, шесть пишущих машинок, а также различные предметы, назначение которых пока еще оставалось для меня неясным. На каждом из этих предметов была визитная карточка фабриканта или владельца магазина, который ими торгует.
— Все продается, кроме бюста нашего возлюбленного короля, — сказал Боорман, обводя комнату взглядом.
Вопреки тому, что обещала табличка на двери Музея, отечественные изделия заметно преобладали над остальными, так как, если не считать тигровой шкуры, из импортных товаров в Музее не оказалось ничего, кроме малайского криса, старомодного пистолета (который, кстати сказать, вполне мог быть и отечественным), конголезского копья, кучки кокосовых орехов, скорлупы страусового яйца, маленького деревянного идола и куска каучука — все эти предметы лежали на отдельном столике под самым носом у короля.
— Будьте добры, выберите нам бутылочку, господин де Маттос, — попросил Боорман, и я, пробираясь между велосипедами и косилками, направился к стойке, на которой были расставлены бутылки и графины всех форм и цветов.
Я взял бутылку и стал разглядывать на ней этикетку.
— Это… как ее… — сказал Боорман.
— Тминная водка, — уверенно определил Лауверс, хотя и находился на некотором расстоянии от стойки.
— Вполне может быть, — подтвердил Боорман.