— Вам понятно, о чем тут речь? — резко спросил Боорман, увидав, что Лауверс рассеянно смотрит по сторонам.
— Все понятно! — ответил Опенок.
— Итак, — продолжал Боорман, — за дело! Де Маттос, прижмите эту штуковину к уху и слушайте, как у мерзавца на другом конце провода душа с богом разговаривает!
Порывшись в телефонной книге, он сел рядом со мной, вызвал центральную станцию и закрыл глаза.
— Брюссель, — ответил гнусавый голос.
— Гент! — рявкнул Боорман, лязгнув зубами на аппарат, как собака на кость.
Послышалось какое-то бульканье, затем шум, как от морского прибоя, а потом адский грохот и треск.
— Фабрика, — тихо сказал Боорман, когда я вздрогнул.
Грохот, постепенно затихая, перешел в довольно приятный звук, затем снова усилился и вдруг резко оборвался. Наступила тишина — настолько полная, что я почувствовал, как бледнею.
— Нет тока, — прошептал Боорман.
Тут вдруг снова послышался гул и грохот, который налетел, как шквал, а затем постепенно заглох где-то вдали.
— Поезд.
Боорман бросил скорбный взор на Хендрикса и Лауверса, которые по-прежнему стояли без дела.
— Внимание, господа! — сказал он. — Если мне удастся вызвать его на разговор, я буду всякий раз повторять его слова, прежде чем ответить ему, так что вы сможете следить за ходом беседы.
Он снова закрыл глаза.
— «Отель де Франс»? — спросил наконец женский голос. Боорман не шелохнулся. Он сидел весь поникший, подперев ладонями уши и поставив локти на стол, как будто дремал.
— «Отель де Франс»? — опять раздался тот же голос.
А затем вдруг:
— Гент на проводе!
Эти слова прозвучали так, как прозвучал бы в ушах человека, потерпевшего кораблекрушение и в течение нескольких дней державшегося на бревнышке в открытом море, возглас: «Пароход на горизонте!»
— Один-семь-два-восемь, — решительно произнес Боорман, широко раскрыв глаза и пододвинув стул ближе к столу, как бы желая усесться поудобнее. Нахмурив брови, он не отрывал глаз от злосчастного аппарата и, стиснув зубы, во вновь наступившей тишине ждал, что будет дальше.
— Переговорили? — долгое время спустя раздался тот же голос, который сказал «Гент на проводе».
— Нет, — ответил Боорман. — Номер один-семь-два-восемь все еще не ответил. Вы не будете столь любезны позвонить еще раз? И пожалуйста, ни в коем случае не разъединяйте нас!
Я снова стал слушать. Над Фландрией висела мертвая тишина.
— Алло, кто говорит? — послышался вдруг вопрос, когда я подумал, что надеяться уже не на что.
— Я имею честь говорить с фирмой «Кортхалс и сыновья»? — спросил Боорман, воздев кверху свободную руку, словно пророк, ограждающий себя от удара судьбы.
Казалось, гентский абонент раздумывает. Во всяком случае, он ответил не сразу, да и то чтобы снова спросить: «Кто говорит?»
В голосе, его была нерешительность, как у человека, который, проснувшись ночью от испуга, обращает свой вопрос наугад во тьму.
— С вами говорит Боорман из Брюсселя, сударь. Я чрезвычайно благодарен вам за помощь, которую вы соблаговолили оказать моей жене, если только я имею честь говорить с господином Кортхалсом, — заиграл Боорман голосом, в котором переливались все звуки органа.
Ответа не последовало.
— Алло! Со мной говорит господин Кортхалс, владелец известной фирмы «Кортхалс и сыновья»? — снова спросил он, и его рот исказила скорбная гримаса.
Ни звука, ни шороха. Человек на другом конце провода, дважды спросивший «кто говорит?», либо отошел от телефона, либо молча стоял с трубкой в руках.
— Переговорили?
— Барышня, — сказал Боорман умоляющим тоном, — позвоните, пожалуйста, в последний раз. Речь идет об очень важном деле. Я начал было говорить, но связь неожиданно прервалась или же номер один-семь-два-восемь не хочет отвечать. Вы согласитесь в таком случае засвидетельствовать, что я…
— Я позвоню еще раз.
И вскоре после этого:
— Один-семь-два-восемь не отвечает.
Боорман растерянно выкрикнул еще несколько фраз, но я ничего больше не услышал, кроме клокотания, закончившегося всхлипом.
— Брюссель, переговорили с Гентом?