В голосе Боормана послышались громовые раскаты.
Какое-то время Кортхалс еще продолжал сидеть, откинувшись, как сидел, когда произносил свою тираду. Но когда Боорман оглушил его вопросом, прозвучавшим столь же внушительно, как и слова, которые он сказал мне в тот первый вечер: «Мне пятьдесят лет, вот сейчас, в это мгновение», тогда Кортхалс выпрямился на своем стуле и опустил глаза, уставившись на чернильницу.
После небольшой паузы Боорман продолжал:
— Этот субъект к тому же еще и аферист. Сначала он сфотографировал свою машину в виде кареты для перевозки больных, а потом сделал второй снимок, предварительно украсив машину слезами на занавесках и распятием. Он только не подумал о том, что для второй фотографии было бы разумней использовать другой номерной знак. И потому «Всемирное Обозрение» пригвоздит его к позорному столбу, сударь, если только…
— Если что? — тихо спросил Кортхалс.
Мой патрон молча достал из внутреннего кармана красный бланк, что-то заполнил в нем и вручил Кортхалсу.
— А меньше нельзя? — прошептал тот, взглянув на бумагу.
И поскольку Боорман продолжал молчать, Кортхалс пробормотал нечто невнятное, я разобрал только слово «постыдный». Но это была бессвязная фраза, без глагола, и на лице Кортхалса был написан страх. Неотрывно глядя на красный бланк, он вялым движением взял ручку и расписался.
— А теперь передайте господину Кортхалсу его снимки, — сказал Боорман, спрятав в карман красную бумажку.
Повернувшись к Кортхалсу, он добавил:
— Наличными вам придется заплатить только шестьсот франков. А на остальную сумму им пришлете мне квитанции за оплату бальзамирования и перевозки моей свояченицы. Моя фамилия Боорман, я из Брюсселя. Очень приятно было познакомиться, сударь!..
— Ну вот, теперь все в порядке, — сказал мой патрон, когда мы уже сидели в вагоне. — А он получит двадцать тысяч экземпляров «Всемирного Обозрения» с описанием двух его карет. Завтра вам придется написать статью; кстати, это будет полезное упражнение в плане вашей последующей работы.
Достав из кармана красную бумажку, он дал ее мне.
— Вложите это в нашу папку для контрактов, де Маттос.
Я развернул бумажку, текст которой гласил:
Настоящим я подтверждаю, что прочитал и одобрил интересующую меня статью.
Соблаговолите прислать мне двадцать тысяч экземпляров брошюры, в которой будет напечатана эта статья, из расчета по шестнадцать сантимов за экземпляр, причем оплата будет произведена сразу же после доставки.
Я подтверждаю, что мне была вручена копия этого заказа.
Составлено в двух экземплярах в Генте.
Сбоку было еще припечатано мелким шрифтом:
Клише оплачиваются из расчета по 0,50 фр. за квадратный см.
— Сегодня же вечером побрейтесь, — сказал Боорман, еще раз оглядев меня. — Бороду уберите целиком, а от усов можете кое-что оставить над верхней губой. Вот, глядите, пусть будет что-нибудь в этом роде.
Когда поезд остановился, он взял карандаш и довольно искусно нарисовал аккуратную голову почтенного бюргера с короткими колючими усами.
— Вот какой примерно должен быть у вас вид, — заключил он. — И сходите в магазин «Галери энтернасьональ» за новым костюмом. Возьмите с собой эту карточку, тогда вам не надо будет платить.
Надписав на одной из своих визитных карточек: «Годна на один костюм», он сунул ее мне в карман.
— Сначала выберите себе костюм, затем осведомитесь о цене и только после этого дайте в уплату эту карточку, — добавил Боорман. — Если потребуется, обратитесь к директору мсье Делатру.
Расставание с бородой было для меня событием, о котором я вспоминаю, как о смерти моего отца. С тех пор прошло уже десять лет, но, когда я иной раз в вечерние часы окидываю мысленным взором многотрудный путь, который я оставил позади, это расставание мерцает, как бакен, в потоке моих воспоминаний.
Я бродил по городу, пока на одной из пустынных улиц не нашел парикмахерскую, где в ту минуту не было ни одного клиента. Остановившись у ее витрины и увидев свою бороду в зеркале, я не удержался и погладил ее. После короткой внутренней борьбы я вошел в парикмахерскую, быстро захлопнув за собой дверь, чтобы заставить умолкнуть отчаянно дребезжавший звонок, сел в кресло и скомандовал парикмахеру: «Снять бороду!», словно речь шла о самой что ни на есть обыденном деле.