Это он, Матте-Гок, блудный сын. Он явно пьян вдрызг. По толпе проносится тихий гул сердобольного подавленного бормотанья. Напряжение становится почти нестерпимым. Ну вот, теперь этот бесстыжий балбес свалил Анкерсена наземь! Ах, нет, не свалил. Это просто сам Анкерсен наклонился, присел на корточки и взял обеими руками голову сына.
Ага, Корнелиус Младший подходит и помогает ему поднять пьянчужку на ноги. И они берут его под руки с обеих сторон, Анкерсен и Корнелиус. Публика расступается, образуя аллею на их пути. Некоторые мужчины обнажают голову, как на похоронах. Плакальщица и другие женщины плачут. Матте-Гок без шапки, синяя пара выпачкана в грязи. Господи помилуй, ну и вид у него: пиджак весь мятый, в пятнах, залатанные брюки внизу обтерханы, каблук на одном башмаке оторвался, да уж, выглядит он воистину как заблудший, пропащий грешник!
Анкерсен забыл у причала свою трость, но акушерка фру Ниллегор идет и подбирает ее. Лицо у нее распухло от слез, она прижимает к губам и к носу платок. Кое-кто из молодых людей, глядя на нее, посмеивается. Внезапно она отнимает от носа платок, вскидывает наплаканное лицо и кричит пронзительным голосом:
— Вот оно, величие! Истинное величие!
— Величие! Истинное величие! — повторяет она в экстазе, идя по улице с поднятой вверх тростью, и, догнав Анкерсена, присоединяется к нему. Муж ее, младший учитель Ниллегор, неуверенно шагает следом.
В спартански скромном, но ухоженном домике Анкерсена в новой части города все было приготовлено к встрече, в дверях стояла старая экономка фру Мидиор в черном платье с белым нарядным передником и в чепце. Из кухни струился аппетитный аромат поджаренного в сахаре картофеля. Матте-Гока поместили в обитое бархатом кресло-качалку. Отвалясь назад, он закрыл глаза, губы тронула жалкая полуулыбка.
— Пусть себе немножко посидит, — вполголоса сказал Анкерсен, — так он быстрее в чувство придет. А вы — вы тоже присаживайтесь, друзья дорогие, и ты, Корнелиус, тоже, если хочешь. Угоститесь с нами жареной телятинкой.
Но Ниллегор, к сожалению, остаться не мог, он торопился на учительский совет, а немного погодя прислали нарочного за акушеркой. Корнелиус поразмыслил, не уйти ли и ему. Но решил остаться. Это, пожалуй, даже его долг, ведь он Матте-Гоку вроде как свояком приходится.
Анкерсен, заложив руки за спину, шагал взад и вперед по комнате. Судя по всему, он был в приподнятом настроении. Матте-Гок сидел с закрытыми глазами. Корнелиус стал его разглядывать. Длинный жилистый парень с резко выступающими носом и подбородком. Лицо обветренное и свежее, только давно не бритое. Одна щека прочерчена длинным белым шрамом. Рыжеватые космы нечесаны и спутаны, но это густые, здоровые волосы. На покрытой пушком тыльной стороне рук — синие и красные татуировки. Худощавый и стройный, довольно привлекательный молодой человек лет тридцати. «Вид у него, по сути дела, ни чуточки не пропащий, — думал Корнелиус, — и к тому же почти что, трезвый…»
Наконец он открывает глаза, озирается по сторонам, будто в величайшем изумлении. Анкерсен занимает позицию прямо перед ним, он стоит, выпятив живот, засунув большие пальцы рук в проймы жилета, и в усах его играет довольная, добродушная, прямо-таки влюбленная улыбка. Он похож на самого себя в роли рождественского деда.
— Ну? — ласково говорит он. — Снова бодр и весел?
Матте-Гок смотрит на него будто в ужасе и цепляется за подлокотники кресла.
— Где… где я? — стонет он.
— У твоего отца! — сердечно кивает Анкерсен.
И тут Корнелиус должен отвернуться, чтобы не показать, как он растроган. Этой сцены ему не вынести. Матте-Гок канючит о прощении, а Анкерсен отвечает ему молитвами и словами Писания. Это продолжается долго. Корнелиус чувствует себя таким удивительно лишним и остро ощущает свое сиротство. Он смутно, смутно припоминает своего родного отца… печальные глаза, подбородок, поросший редкой щетиной…
Корнелиус снова готов впасть в слезливое умиление. Чтобы овладеть собой, он изо всех сил впивается взглядом в белую спокойную кухонную дверь. Она не совсем плотно закрыта, и в просвете поблескивают настороженно-внимательные глаза старой экономки.
У искушенного читателя, наверное, уже зародилось подозрение, что Матте-Гок вовсе не пропащий блудный сын, за какого он себя выдает, а жулик и проходимец с незаурядными актерскими данными. Рассказывать о тех гнусностях, которые в дальнейшем с успехом вытворяет это чудовище, нанося невосполнимый ущерб другим людям, — задача, разумеется, не из приятных.