Жена с болью рассматривает его. Лицо у него даже во сне страдальческое, а открытый рот придает ему непередаваемо жалкий вид.
Это вообще ночь ужасов и кошмаров. Город окутан густым туманом как в фигуральном, так и в самом осязаемом смысле, коварным, гнетущим туманом, сквозь который робкий свет в бессонных окнах призрачно брезжит, как фосфоресцирующие скаты на морском дне.
Свадебное празднество хотя и не заглохло окончательно, однако преобразилось до неузнаваемости, утратив свой шумный характер. В «Дельфине» сидят тесным кружком несколько нахохлившихся мужчин и вполголоса беседуют, прихлебывая пиво, будто на поминках. Они не произносят тостов — им не за что пить, они не кричат, подзывая погребщика, а лишь поднимают с рассеянным мученическим видом свои опустевшие кружки, и им наливают еще.
Даже кузнец Янниксен совсем притих. Взгляд у него остановившийся, лицо с красными мешками кожи сложилось в бесконечно горестные складки, он снова и снова пожимает плечами, до того все необъяснимо.
— Не думаю, чтоб это был граф, — говорит он. — А что до Корнелиуса и Морица, мы знаем, что они невинны, да я голову дам на отсечение, что они невинны, как молочные поросята. Ну, затем Оле Брэнди и Оливариус… нет, други дорогие, как хотите, не могут это быть они, верно? Оле, известно, любит пошуметь, он и морду набьет, коли что не по нем, но чтоб украсть? Ни за что не поверю, скорей небо на землю упадет. Остаются Смертный Кочет и коротышка Якоб Сифф… Нет, ни в коем разе. Не может это быть никто из тех, кого я перечислил, разрази меня силы небесные! Но тогда выходит, это все же граф!
Кузнец сгибает палец, подзывая погребщика Иеремиаса, и молча делает движение плечом, означающее: водки на всех.
— А то уж больно тоскливо, — бормочет он.
Они выпивают в молчании, и кузнец шепотом продолжает:
— Кабы этот чертов слизняк Матте-Гок не валялся дома, получив по заслугам, что ему причиталось, я бы не моргнув глазом сказал: его работа!
Кузнец, тяжело дыша, раздумчиво скашивает глаза на сторону:
— А может, это все-таки он? Может, он нарочно подстроил этот номер вместе с каким-нибудь сообщником?
— В одно слово, и я как раз подумал! — говорит малярный мастер Мак Бетт.
— Да, но тогда кто ж его сообщник? — с полинялой улыбкой спрашивает кузнец.
— Вот то-то и оно.
— Опять же и насчет волшебного сучка, — говорит Мак Бетт. — Чудная история. Матте-Гок уверяет, что Корнелиус все из пальца высосал, про волшебный сучок да про клад. И кто их разберет, может, действительно. У Корнелиуса и правда не все дома, тут уж никуда не денешься. Это-то мы знаем.
— Что мы знаем? Что мы знаем? — спрашивает вошедший редактор Якобсен. Он с живостью усаживается за стол, и кузнец локтем делает знак, чтобы ему тоже нацедили.
— Одно мы знаем наверняка, — бодро продолжает Якобсен, — одно мы знаем: вся эта история — дело рук Матте-Гока и Анкерсена!
Все с надеждой впиваются глазами в редактора.
— Тебе что-нибудь определенное известно или ты просто разводишь глупую газетную болтовню? — строго спрашивает Мак Бетт.
— Это дело рук Анкерсена и его пакостного прихвостня! — фанатично повторяет Якобсен. — Доказательства? Где я их возьму? Но…
— Тогда лучше заткнись, — обрезает его Мак Бетт. — Ты не с кумушками сидишь судачишь. Мы тут все люди серьезные, заруби себе это на носу, Якобсен! И разговор у нас идет всерьез.
Якобсен чешет себе в затылке и пасует.
Кузнец выпаливает желчно и зло:
— Все бы мы не прочь отправить Матте-Гока и Анкерсена в преисподнюю верхом на черных вонючках, но это, Якобсен, дело иное.
— Нынешний вечер в обществе «Идун» молебствие, — сообщает Якобсен. — Заклятый враг потерпел поражение, надо отпраздновать, как же. Я шел мимо, так они пели «Враг повержен злой», — продолжает он. — «Враг повержен злой, он в ярости большой».
Но что это творится с кузнецом Янниксеном? Он вдруг встает с перекошенной физиономией, он отшвыривает свой стул далеко в сторону, он сбрасывает с себя сюртук и закатывает рукава, он в бешенстве шипит:
— Они у меня дождутся, псы поганые! Я их!.. Я их!..
— Янниксен! А ну, возьми себя в руки! — повелительно говорит Мак Бетт.
Кузнец смотрит на него, словно в изумлении. Медленно опускается он на свое место. Но лицо его все так же перекошено, а в глазах стоят слезы.
Лежа на лавке в ателье, погруженном в темноту, Орфей видит внутренность освещенной кухни. Там сидит его мать. Просто сидит и недвижно смотрит в пространство. Позади нее сидит ее тень, огромная и кроткая, как добрый дух.