Ливе казалось, что прохожие оборачиваются и смотрят на них, что из всех окон выглядывают любопытные лица. Когда они проходили мимо дома Оппермана, ее окликнули из кухонного окна, горничная вышла на лестницу и поманила ее.
— Фру хочет поговорить с тобой, — сказала она.
Лива удивилась. Чего хочет от нее фру Опперман?
— Идите, — сказала она отцу и Томеа, — я приду позже.
Фру Опперман лежала на кровати в большом светлом мезонине. Она была очень худа. Лива, ожидавшая увидеть ее болезненно-бледной, удивилась: лицо и руки фру были покрыты темным загаром. Фру взяла руку Ливы и тепло пожала ее.
— Бедные вы, — сказала она. — Да, это очень тяжело, Лива. Надеюсь, тебе не очень некстати мое приглашение, мне так хотелось пожать тебе руку. Сядь на минутку в кресло, если у тебя есть время!
Фру Опперман бегло говорила по-датски. Ее выпуклые глаза смотрели холодно и равнодушно. Ливе стало неприятно от их взгляда. Она оглядела просторную комнату. Здесь все было как в больнице: фарфоровый умывальник, белые табуретки, в углу какой-то странный аппарат с электрическим контактом. Над изголовьем висело вращающееся зеркало. Из окна была видна контора Оппермана по другую сторону сада. Он сидел за письменным столом.
— Милочка, сними же на минутку платок! — приветливо сказала фру Опперман. — Я совсем не вижу твоего лица! Или тебе неприятно, что я тебя разглядываю? Тогда не надо…
Холодный взгляд птичьих глаз фру Опперман лишал Ливу уверенности, она опустила глаза.
— Жизнь такая странная, — продолжала фру Опперман. — Смерть настигла твоего брата, молодого, здорового, перед которым было, будущее. А меня смерть не берет, хоть я и прикована к постели до конца дней и никому не нужна, как рухлядь.
— А вы не выглядите больной, — сказала Лива, лишь бы что-то сказать. — Вы так загорели!..
— Это горное солнце, — ответила фру Опперман, указав на стоявший в углу аппарат. — Но оно ничуть мне не помогает. Нет, Лива, со мной, все кончено. Я медленно умираю. Но поговорим о другом!..
Она закрыла глаза. Черно-коричневый цвет тяжелых век отливал синевой. Лива воззрилась на странное зеркало над изголовьем. Вдруг фру открыла глаза и посмотрела на Ливу долгим взглядом, внимательным и изучающим. А затем медленно и спокойно произнесла:
— Лива, я ничуть не сержусь на тебя. Я хотела только разглядеть тебя. Прости меня.
— А почему бы вам сердиться на меня? — удивилась Лива.
Фру Опперман отвела глаза, ее брови поползли вверх, рот искривился в жалкую грустную усмешку.
— Ах, Лива, — сказала она. — Не будем ломать комедию. Я знаю все. Не стесняйся меня. Я проглотила эту обиду, как и многие другие. Я свыклась…
— С чем вы свыклись? — шепотом спросила Лива, вздрогнув.
— Милочка, как хорошо ты играешь свою роль! — улыбнулась фру Опперман.
— Не понимаю, о чем вы говорите. — Лива встала.
Фру Опперман снова закрыла глаза. Улыбка не сходила с ее губ.
— Лива, — сказала она. — Ты, конечно, простишь меня, тебе ведь нечего меня бояться, я лежу совершенно беспомощная. Ты простишь мне, что я выслеживала. Ты знаешь Аманду, она живет здесь уже восемь лет, это мой единственный друг. Она на моей стороне, она мой шпион. Она мне рассказала. Не сердись, Лива. Давай поговорим об этом спокойно!
— Если бы я знала, о чем вы! — сказала Лива, прямо глядя в глаза больной, и вдруг презрительно добавила: — Не можете же вы думать, что у меня что-то есть с вашим мужем?
Фру Опперман лежала по-прежнему с закрытыми глазами. Она кивнула и тихо произнесла:
— Да, Лива, я это знаю. Видишь зеркало над моим изголовьем, его можно повернуть так, что с помощью другого зеркала, которое у меня тут в постели, я буду видеть все, что видно из окна. В свое время я видела, как бомбили «Фульду». Я видела самолет. Мне было все равно, я свыклась с мыслью о смерти. А потом я увидела тебя с моим мужем в конторе. Вы что-то пили, помнишь?
К своему ужасу и отвращению, Лива почувствовала, что краснеет.
— Я ничего не пила, — сказала она.
— Это безразлично. Вы были одни и стояли, прижавшись друг к другу.
— Нет. — Лива покачала головой и села на табуретку. Она была близка к обмороку.
— И это безразлично, — сказала фру Опперман, не открывая глаз. — Потому что вечером в сумерки ты снова пришла. Ты переоделась, на тебе была красная шляпа, и ты шла, немного согнувшись. У меня хорошее зрение. А Аманда сказала, что вы были вместе с семи примерно до одиннадцати, то есть четыре часа.